Но сейчас старый мол не вызывал воспоминаний о плавании — кто дальше, ныряниях — кто глубже, и лишь озноб, как после долгого купания, бил его, но это было уже от других причин.
Он всегда гордился тем, что мог управлять собой, своими чувствами, своим здоровым, крепким телом, и его изумляло и пугало то, что произошло и происходило с ним еще и сейчас: привидевшиеся тени над кладбищем, охватившая его трусость, его бег — совсем не спортивный, и все его состояние, больше похожее на истерику. Давило под сердцем. И это тоже пугало.
Ему захотелось сесть — вернее, он уже не мог стоять, — и он сел, придвинув к голове колени, опустив руки на сухой, белый, холодный песок. И пальцы рук мягко вошли в него…
…Безудержное ощущение счастья, в котором он тогда находился, шло не только от Анны. Счастье лилось, казалось, отовсюду. От сине-прозрачного июльского неба, от южного теплого ветра, мягко несущегося с моря, от самого моря, прогретого в их неглубокой бухточке до дна, от зелени гор, от деревьев и цветов, от воздуха, которым он дышал. Какая-то неудержимая реакция чувств бурлила в нем. И ключом к этой реакции была Анна. Чувств было так много, что он задыхался. Но вместе с тем он прекрасно владел собой. Он составил распорядок дня и повесил его на веранде над старым столом. Подъем, небольшой кросс к морю и обратно, незамысловатые упражнения с самодельными гантелями и штангой, завтрак с матерью, а потом долгие и упорные занятия.
Он уже знал, куда будет поступать. Правда, здесь обошлось без интуиции. Подсказала ему это Анна…
…В тот день, после их первого поцелуя на кладке, они не сразу пошли в городок, а бестолково и слепо гуляли по каким-то полянам и лужайкам — внизу у плотины, а потом полезли вверх, на ближнюю гору. Наверху, рядом с вершиной был маленький срез — терраса, обращенная к морю. Говорили, что чуть ли не древние греки добывали здесь глину для своих амфор. Может быть, так оно и было — стены террасы были необычайно кроваво-красного цвета, но последние годы почти каждый отдыхающий, захватив пару банок консервов и завернув в газету хлеб, лез сюда и, «покорив» двухсотметровую вершину, устраивал на террасе пикник, гордо глядя на маленький городок и чувствуя себя настоящим альпинистом.
Взявшись за руки, не думая о древних греках, альпинистах и амфорах, не замечая ржавые банки, уже толстым слоем покрывшие низ террасы, они молча смотрели на родной городок, на открывшееся громадное море с далеким выпуклым горизонтом, на танкер, равнодушно и уверенно плывущий мимо их городка куда-то далеко-далеко…
