Холдейн вернулся с убеждением, что рано или поздно придется дать отпор стремлению Германии к гегемонии в Европе:
«Познакомившись с германским Генеральным штабом, я понял, что, как только немецкая военная партия прочно сядет в седло, война будет вестись не просто за захват Франции или России, а за достижение мирового господства».
Этот сделанный Холдейном вывод сильно повлиял на мышление либералов и их планы. Его первым результатом было заключение морского пакта с Францией, в соответствии с которым англичане обязались защищать пролив Ла-Манш и побережье Франции от нападения врага, дав французскому флоту возможность сосредоточиться в Средиземноморье.
Хотя условия соглашения не были известны кабинету в целом, его члены испытывали беспокойство, опасаясь, что дела зашли слишком далеко. Не удовлетворившись устной формулировкой «никаких обязательств», антивоенная группа настаивала, чтобы она была зафиксирована в письменном документе. Сэр Эдвард Грей был вынужден направить французскому послу Камбону письмо. Составленное и одобренное кабинетом, оно являло собой образец изворотливости. Переговоры между военными, говорилось в нем, оставляют в будущем обе стороны свободными при решении вопроса, «оказывать или нет взаимную помощь вооруженными силами». Морское соглашение «не было основано на обязательстве сотрудничать в войне». При военной угрозе обе стороны «примут во внимание» планы своих генеральных штабов и «затем решат, какое значение им придать».
Этот любопытный документ удовлетворял всех — французов, потому что теперь весь английский кабинет официально признал существование совместных планов, антивоенную группу, поскольку в нем было указано, что Англия «не связана обязательствами», и самого Грея, который был доволен тем, что ему удалось разработать формулу, спасшую его планы и успокоившую его противников. Добиваться заключения определенного союза, на чем настаивали в некоторых кругах, означало бы, по его словам, «вызвать раскол в кабинете». После Агадира, когда каждый год приносил новый кризис, а тучи на горизонте сгущались, предвещая приближающуюся бурю, совместная работа генеральных штабов стала вестись более интенсивно. Поездки сэра Генри Вильсона за границу участились. Он находил, что новый начальник французского Генерального штаба генерал Жоффр был «отличным, мужественным, спокойным офицером с сильным характером и большой решимостью», а Кастельно — «очень умным и эрудированным». Он разъезжал на велосипеде, продолжая осмотры бельгийской границы, постоянно возвращаясь к излюбленному им месту боев 1870 года в Марс-ла-Тур около Меца, где всякий раз при виде скульптуры «Франция», воздвигнутой в память этих событий, его охватывало чувство боли. После одной такой поездки он записал: «Я положил у ее подножия кусочек карты, бывшей при мне, на которой были отмечены районы концентрации британских сил на территории нашего союзника».
