, что мы в Париже, а затем
en route на юг Франции. Есть также небольшое путешествие в маленький городок не слишком далеко от столицы. Единственный персонаж, упомянутый в тексте по имени
[19], является наименее важным: прислуга в этом провинциальном городе, помогающая горько обиженному судьбой ребенку укладывать вещи и отгоняющая цыплят, когда автомобиль с главным героем и жертвой, наконец-то соединившимися, срывается прочь.
Я предоставляю усердным – среди которых есть несколько замечательно чутких читателей Набокова – подробное определение и описание тем и уровней (прямое повествование, хитроумная метафора, романтическая поэзия, сексуальность, сказочная сублимация, математика, совесть, сострадание, страх быть вздернутым вниз головой), а также поиск скрытых параллелей со «Словом о полку Игореве» или «Моби Диком». Отец предостерег бы фрейдистов от ликования при эфемерном упоминании сестры, при странном впадении девочки в младенчество в конце рассказа или при виде затейливой трости (и вправду бесстыдно и забавно фаллической, но совершенно в другом плане, заставляющей также вспомнить аппетитные, «ценные» вещицы – вроде тех же редких, с пустым циферблатом часов, – которыми Набоков любил иногда наделять своих персонажей).
Возможно, следует объяснить некоторые другие сгущенные образы и выражения, поскольку было бы жаль, если бы они остались непонятыми. Вот несколько «особых» примеров, данных, в отличие тех, что были выделены выше, в порядке их следования в тексте.
«Черный салат, жевавший зеленого кролика» (с. 18, строки 28–29): одна из множества (см. ниже) зрительных аберраций, которые на одном уровне придают рассказу сюрреалистичную, волшебную ауру, на другом же описывают с предельной экономией и непосредственностью, как в один миг искажается восприятие действительности персонажа из-за изменения его состояния (в данном случае непреодолимого, неизбывного, едва скрываемого возбуждения главного героя).
«Японские шажки» (с. 20, строка 20): многие, если не все, читатели, вероятно, видели на большом экране или на маленьком, или в опере, или, быть может, на самом Востоке походку в стиле гейши – короткие семенящие шаги в туфлях на высокой платформе, – с которой Набоков сравнивает продвижение девочки на коньках, чьи ролики отказываются катиться по гравию.
Потенциально более загадочен пассаж, в котором упомянут «странный перст без ногтя», нацарапанный на заборе (с. 36, строки 5–6). Здесь снова в игру вступают намеренная двусмысленность, параллельные образы и идеи, а также многоуровневые интерпретации. Разберем хотя бы вот эту: «настоящая, ослепительная возможность», всплывающая из субстрата мозга героя, – возможность получить доступ к девочке через женитьбу на матери. Эскиз на заборе – это гибрид указательного пальца руки, использовавшегося на старомодных дорожных указателях, и сделанного каким-то шутником фаллического рисунка в виде стилизованного, без ногтя, пальца, вполне очевидного намека для уже решившегося на гнусность, но не лишенного вспышек объективности и самобичевания рассудка. Этот перст одновременно указывает в быстро промелькнувшем образе на путь ухаживания (за матерью), потаенные части тела желанной девочки и вульгарность самого главного героя, которую нельзя объяснить, сколько бы ни пытаться внести в нее рациональный элемент.
