Запыхавшиеся, раскрасневшиеся и ликующие, мы останавливаемся во дворе Пекуотер. Перед библиотекой, где в верхнем помещении, доступ в которое разрешен только членам колледжа, хранится шапочка кардинала Вулси.
Здесь мы расходимся: одни займутся решением кризисов в написании эссе, а другие — созданием кризисов, пьянствуя вместо работы. К последним относятся Руфус, Эдвард и я. Нас уже окрестили «унылой троицей». Не знаю, почему «унылой», поскольку мы находим друг друга очаровательными. По крайней мере, я нахожу очаровательными Руфуса и Эдварда. Надеюсь, что они испытывают ко мне такие же чувства, хотя быть уверенным трудно: они весьма сдержанны и ироничны.
Из них двоих Эдвард более сдержан. Такой может скрыть шелковую мантию. Что он и делает. Это у него в крови. Одному из его титулованных предков при Ватерлоо оторвало ногу, когда он ехал рядом с герцогом Веллингтоном. «Боже милостивый, сэр, я остался без ноги», — сказал он. На что Веллингтон ответил: «Боже милостивый, сэр, в самом деле».
Руфус, немного похожий на розовощекого ежика из немецкого мультфильма, более ироничен. Если сверху кто-нибудь писает, он может сказать: «Ну, хорошо хоть нет дождя». Если палит солнце, он может сказать: «Ну, хорошо хоть не жарко». А если попытаться быть еще смешнее, чем он, то может сказать: «Ну, хорошо хоть ты не пытаешься шутить».
Что касается меня, то не берусь сказать, какими особыми качествами я отличаюсь. Ироничным я могу быть, но не в такой степени, как Руфус. Чего я точно не могу, так это быть сдержанным, потому что, как я сказал Нортону, я слишком открыт. Словоохотлив. Честен. А это не те добродетели, как мне иногда кажется, которые всегда приветствуются окружающими. Иногда они терпимо относятся к моей простодушной, саморазоблачительной болтовне. Смеются вместе со мной, а не надо мной. Временами же обмениваются между собой смущенными взглядами. А если я захожу слишком далеко — начинаю вслух размышлять над тем, как лучше появиться в моем новом «барбуре», объявить, как мне хочется заняться псовой охотой в Крайст-Черче, или сообщить с удивлением и удовольствием, что мне предложили вступить в поло-клуб университета, хотя я плохо езжу верхом, — то Руфус быстро ставит меня на место: «Это оттого, что ты не пытаешься подняться по социальной лестнице». В такой момент у меня вытягивается лицо, я чувствую себя уничтоженным и преданным, но, верный себе, я не умолкаю, а нагло пытаюсь вывернуться со словами «ты считаешь, что это честолюбие?» или «но разве это не было бы замечательно?», пока не замечаю по тому, как Эдвард погрузился в «Спектейтор», а Руфус занят изучением «Сан», что разговор окончен.
