Мистер Курц еще некоторое время мешкает в своих таинственных покоях, вероятно, лишь затем, чтобы нагнать на нас больше тревоги и поощрить домыслы. Затем он неторопливо входит — коротко остриженный, в кожаных брюках и с таким безразличным видом, будто он вообще забыл о том, что должен с нами заниматься.
Мы, как впечатлительные студенты, полагаем, что это очень круто. В начале семестра он раздает списки лекций со словами: «Я обязан вам раздать это. Но зачем ходить на лекции, если можно почитать критику? И зачем читать критику, если можно прочесть сами тексты?» Ну-ну, мистер Курц, думаем мы про себя.
Но сейчас мистер Курц начинает очень медленно шагать по комнате, по-прежнему не обращая на нас внимания, по-прежнему не подавая признаков того, что он отдает себе отчет в том, что идет занятие или что он ожидает от нас каких-то слов, и в который раз я вспоминаю о главном и совершенно ужасном отрицательном свойстве оригинальной и в остальных отношениях великолепной системы преподавания мистера Курца, отвергающей лекции и учебники с критикой. Оно состоит в том, что ты должен прочесть сам текст.
«Прочесть» — это не означает «пробежать глазами и получить общее представление о том, что Тамерлан был довольно трагической личностью». Это означает «впитать в себя текст так, что можешь дословно цитировать целые его фрагменты и высказывать о нем действительно обоснованные мнения». Молли готова к этому в любой момент; я вижу, как она в последний раз проглядывает свои записи, хотя ей это и не нужно — у этой стервы все и так в голове, и если она начнет говорить прежде меня, то мне конец, потому что все высказываемое ею будет таким сверхтонким и оригинальным, что у меня не останется никаких шансов придумать что-нибудь достаточно толковое, чтобы хоть как-то продолжить обсуждение, и у мистера Курца сложится впечатление, что я не потратил ни капли труда или умственных усилий, и это будет так несправедливо — я старался, старался! — просто я не такой интеллектуал, как этот Мекон — Молли, вот и все.
Я прав, и то, что она будет излагать на протяжении большей части последующего часа, и в самом деле будет умно до тошноты. «Не кажется ли вам, что затруднительное положение Фаустуса в пьесе в некоторой мере отражает затруднительное положение, в котором, по мнению Марло, оказался сам театр?» — начинает она низким, мягким, ритмичным голосом, настолько напоминающим мистера Курца — от слегка ироничного тона до томного понижения голоса, — что возникает мысль: черт, это уж слишком, он сейчас ее прервет. Он должен заметить. Как он может не замечать такое явно театральное поведение?
