— Подожди, — говорит Брюер.
— Смешно? Мы чуть не обосрались, — вывожу я голосом, окрепшим от трех пинт лучшего крайстчерчского и взмывающим к каменным сводам Кладовой. Я знаю слова лучше всех, поэтому остальные отстают от меня на полтакта. Имеется в виду, все, кроме Тома Брюера.
— Мы не смеялись так с тех пор, как бабушка скончалась…
— Это кембриджская песня, — презрительно говорит Брюер.
— …и в бельевой каток попала сиська тети Мэйбл, — продолжаю я, стараясь не встречаться взглядом с Брюером и не обращать внимания на то тревожное обстоятельство, что петь продолжаю я один.
Мы жалкие грешники,
Гря-а-а-а-зные негодяи.
И в паузе перед последней строчкой я бросаю взгляд на остальных членов «Грома» в надежде увидеть улыбку или проблеск единения. Но все они виновато уткнулись глазами в свои стаканы.
— За-а-адницы, — заканчиваю я с большим чувством.
Задницы и есть. В подавляющем большинстве. И что только я с ними делаю. Не могу понять.
На самом деле могу. Я делаю это, потому что хочу быть с ними. Входить вместе с ними в «Гром» — бессмысленное, глупое, пьянствующее сообщество, которое собирается по понедельникам после обеда, чтобы принять в Кладовой положенные по уставу пять пинт горького, затем съесть полагающийся «смертельный» кебаб и выпить полагающиеся пять текила-сламмеров в баре «У Джорджа». И я хочу принадлежать в Крайст-Черче к такому кругу людей, которые не смеются надо мной за глаза, как Руфус и Эдвард.
Они этого и не делают. Они смеются мне прямо в лицо.
— Так, — холодно говорит Брюер, — следующая выпивка за твой счет.
— Но первый заход уже был моим, — возражаю я.
— Штрафной круг, — говорит Брюер.
— А за что штраф?
— За пение табов, — говорит он. «Табами» в Оксфорде презрительно называют студентов Кембриджа, латинское название которого КенТАБридж.
— Каких песен?
— Питер Кук учился в Кембридже, — говорит он.
Я вздыхаю. Очень важно сохранять холодную голову. Привлечь других на свою сторону.
— Уверен, что не по своей воле, — говорю я. — И как мы обойдемся без Джейн Мэнсфилд с ее лобстерами? Или «Моего рожка»? Или «Рыцарей, говорящих „Най“»? Если запрещать «Дерека и Клайва», то можно добраться и до «Монти Пайтона».
— Мы это уже сделали, — говорит Брюер.
— Правда? — спрашивает Саттон. — Как насчет Терри Джонса и Майкла Палина?
— И Эрика Айдла? — добавляет Тревельян-Джонс.
— Он был в Кембридже, — говорит Брюер.
— Ну, нет. Он смешной, — говорит Тревельян-Джонс.
— Мы все это изучили, — говорит Брюер. — Мы пришли к выводу, что, раз никто не знает, кто где учился или кто сочинил ту или иную вещь, проще будет наложить полный запрет.
