— Господин председатель! — Хант Андерсон сложил свои листки и повернул голову, словно проверяя, не исчез ли куда-нибудь его стул.— Прошу извинения, что я позволил себе перебить свидетеля, но, по-моему, в протоколе следует отразить, что, хотя на нас вот-вот обрушатся коммунизм и социализм, а всякие там вашингтонские способы контроля прямо-таки нас душат, протокол обязательно должен отразить, что мой добрый друг А. Т. Фаулер являет собой живой пример того, что в нашей стране, где все люди рождаются равноправными, тем не менее кое-кому удается стать чуть равноправнее остальных.
К концу этой фразы, которая вызвала новую волну смешков в зале, он успел весь сложиться и сесть, но тут же с поразительной быстротой снова оказался на ногах.
— У меня был еще один вопрос, господин председатель. Мне хотелось бы знать, отвергает ли А. Т. всякий контроль над производством, как таковой, или нет?
— Не знаю,— сказал Зеб Ванс,— надо ли ставить мистера Фаулера в положение, которое…
— Сенатор Макларен, — перебил А. Т., — мне задан вопрос, и я готов на него немедленно ответить. Я вот что думаю: в нынешнем мире, учитывая нажим коммунистических стран, где существует абсолютный контроль над личностью, я готов выступить за некоторые виды контроля над производством, возможно без них обойтись нельзя. Но я считаю, что осуществляться они должны так, чтобы обеспечивать всемерное поощрение, поддержку и привилегии индивидуальным усилиям, а не сильному централизованному правительству, которое режет каждого гражданина по живому.
— Значит, речь идет не о контроле вообще, а о том, каков этот контроль? Один вид контроля, например, необходим, но не тот, который может повредить, скажем, торговле удобрениями?
— Ну, я, собственно, не это имел в виду…
А. Т. слишком поздно понял, куда его завели.
Однако Андерсон уже успел сесть, еще раз негромко отпустив: «Благодарю вас, господин председатель», в сторону несколько ошарашенного (как показалось Моргану) Зеба Ванса, который тоже слишком поздно понял, что его ловко лишили выигрышной сцены.
А. Т. поспешно покинул свидетельское кресло — так, словно оно вдруг превратилось в электрический стул, а затем был вызван Андерсон, и Миллвуд Барлоу с торжественностью, вряд ли подобавшей случаю, указал ему на стол комиссии. Андерсон направился к дальнему концу стола,— ходил он, как и вставал, словно по частям — и жена поглядела ему вслед, впервые нарушив ту вовсе не безмятежную, но напряженную неподвижность, которая занимала Моргана гораздо больше, чем он готов был признать. Когда ее муж начал опускатся в кресло для свидетелей, словно один из тех кранов, которые склоняются над стальными позвонками новых зданий, она равнодушно взглянула на стол для прессы, и даже на таком расстоянии Морган различил в ее глазах ту туманную синеву, которая на Юге окутывает неясные очертания дальних гор. Внезапно эти глаза взглянули на него пристально и властно, словно говоря: «А почему мне нельзя измерить тебя, как ты измерял меня?» Морган не попытался уклониться от этой неподвижной напряженности: его убежище за ворохом песнопений было обнаружено, и он улыбнулся широко и смущенно, а она отвела глаза и вновь застыла.
