Тревожно, братья, стало ныне
на нашей славной Украине.
Нет, не мне воевать с ляхом,
быть вам головою,
не под силу мне, седому,
сладить с булавою, —
пускай правит Наливайко
к нашей доброй славе,
чтоб от страха лях проклятый
задрожал в Варшаве».
Как шмель, казачество гудит,
все церкви зазвонили,
и пушка вновь гремит.
Знаменами укрыли
преславного запорожца
Павла Кравченко-Наливайко.
(Во граде Вильно достославном)
Во граде Вильно достославном
вот что произошло недавно...
Тогда стоял... Но трудно мне
в поэму втиснуть это слово...
Тогда в просторный и суровый
он превращен был лазарет,
а бакалавров разогнали
за то, что шапок не ломали
пред Острой брамой... Что дурак,
заметно сразу, но никак
назвать не смею, правый Боже,
того студента — ну, так что же?
То был сын ясновельможный
литовской графини:
мать заботилась о милом,
единственном сыне.
Не как пан дитя училось
и шапку снимало
в Острой браме;
было б ладно,
да беда настала!
Он влюбился не на шутку,
был молод, сердешный,
выбрал юную еврейку
и хотел, конечно,
тайну соблюдая,
чтоб не знала мать родная,
на красавице жениться.
Вот была какая —
та еврейка. Все сидела
до глубокой ночи
пред окном и утирала
печальные очи...
И она его любила,
и страх как любила.
На бульвар гулять ходила
и в школу ходила
все с отцом.
И что тут делать
с долею проклятой?
А банкир один из Любека
евреечку сватал.
Что же делать тут влюбленным, —
идти в Закрет детям?
Утопиться? Без еврейки
не житье на свете
юноше. Старик проклятый
знать того не знает,
дочь единственную крепко
дома запирает.
Как идет он утром в лавку, —
сторожила б строже,
нанимает Рухлю. Что же!
Рухля не поможет.
Где девушка эту книгу,
где роман читала —
с тонкой лестницей из шелка, —
и Рухля не знала.
Может, сама догадалась,
только так случилось,
что себе сплела такую ж
и в ночи спустилась
вниз, на улицу, к студенту.
Тут бы им скрываться,
а они (понятно — дети)
сразу — целоваться
у ворот немедля стали.
А отец тут вскоре
как безумный выбегает
с топором. Ой, горе,
горе матери несчастной!
Сына не зови ты:
На улице валяется
сынок твой убитый.
Он погублен изувером.
Горе приключилось!
Евреечка (что за сила
в девушке открылась?)
Бросилась, топор схватила
и по обух живо
в грудь отцовскую всадила.
Вот такое диво
в старом городе преславном,
В Вильно приключилось.
И дивились долго люди,
где же притаилась
евреечка та, гадюка,
что отца убила?
В Вилии она тихонько
ночью утопилась.
И нашли ее в Закрете;
там и закопали.
А графиня без сыночка
осталась в печали.
В Рим уехала, я слышал,
да там и осталась,
да с маркизом неким нищим,
