Она слышала шаги Куколки на лестнице задолго до того, как отворялась дверь. Куколка могла заявиться в любое время дня или ночи. От нее исходил ее обычный странный запах — не то только что выловленной рыбы, не то свежих дрожжей, — а в карманах весело позвякивали шиллинги. Она валилась на тощий матрас и говорила:
— Пусть дьявол оседлает меня и поедет на мне верхом, если я не брошу это чертово ремесло!
Но, сколько Мэри ее ни расспрашивала, она так и не смогла выяснить, что было с Куколкой до того, как она начала «утюжить улицы» — так она это называла, — или что еще она хотела бы делать в жизни. Казалось, она занималась своим ремеслом всегда. Это была ее страна, ее стихия. По словам Куколки, все на свете — мужчины, женщины, даже дети — так или иначе продавали себя. Иногда, приложившись как следует к бутылке со своим любимым джином — она с нежностью звала его «голубая смерть», — Куколка клялась, что никакое ремесло на свете не сравнится с ремеслом «мисс». Оно не требует ученья, говорила она, выдыхая в лицо Мэри спиртовые пары, и капитала для него тоже не нужно, и мастерской, а уж поток покупателей не иссякнет до скончания веков.
— Вот назови мне другое такое веселое дело, — заплетающимся языком требовала она. — Назови!
Иногда Мэри даже напоминала себе: сама она не шлюха. Она просто подруга шлюхи. Она — девушка, которая попала в беду, которую осквернили насильно.
Через две недели лихорадка спала и боли тоже прошли. Куколка, которая очень впечатлилась тем, что Мэри оказалась «ученой», иногда просила ее почитать вслух памфлеты. Большей частью это были скверные, нескладные политические стишки, полные бранных слов — о том, что графиня П…м делала с достопочтенным членом палаты лордов В…ром, и Мэри совсем не понимала, о ком и о чем идет речь. Но Куколка хохотала во весь голос. Иногда она объясняла Мэри, что к чему, и рассказывала невероятные, изобилующие деталями истории, вроде той, как старый наставник короля путался с королевой-матерью.
Однажды утром Мэри почувствовала, что уже может встать. Она спросила Куколку, где ее платье, и та заливисто рассмеялась. Этот смех не предвещал ничего хорошего.
— Эта грязная тряпка? Я отдала ее старьевщику и выручила всего полпенни.
— Но у меня больше ничего нет, — дрожащим голосом выговорила Мэри. При мысли о том, что придется идти по улице в одной только льняной сорочке, она содрогнулась.
Куколка сделала широкий жест в сторону развешанной по стенам одежды:
