. К слову сказать, честолюбивый князь Александр Михайлович Горчаков буквально до последних дней жизни не мог забыть ту досаду, которую он пережил в молодые годы, когда глава русского дипломатического ведомства граф Нессельроде отказался поддержать такую же просьбу влиятельного горчаковского родственника. «Да ни за что! — ответил Нессельроде. — Посмотрите, он уже теперь метит на мое место»
>{58}. Это звание Горчаков смог получить лишь через несколько лет, но предчувствия не обманули графа: именно князь Александр Михайлович стал его преемником на посту министра иностранных дел. Тютчева же в излишнем честолюбии граф, судя по всему, не подозревал. Племянник знаменитого генерала был для него всего лишь одним из многих блестящих и многообещающих молодых людей, о которых в старости говорят, что у них в прошлом было большое будущее.
* * *
Пожалование Тютчеву придворного звания совпало по времени с его отъездом в отпуск. В Москве он появился уже камер-юнкером — и наблюдательные современники чутко уловили в поведении Федора Ивановича заметный налет дипломатической фанфаронады. Обратимся к дневнику Михаила Погодина за 1825 год.
«20—25 июня. Мечет словами, хотя и видно, что он <Тютчев> там не слишком много занимался делом; он пахнет двором. — Отпустил мне много острот. В России канцелярия и казармы. — Всё движется около кнута и чина. — Мы знали афишку, но не знали действия и т. п.
26 июня. Тютчев своими триумфами поселил во мне недовольность что ли?
17 сентября. Говорил с Тютчевым, с которым мне не говорится. Остро сравнил он наших ученых с дикими, кои бросаются на вещи, выброшенные к ним кораблекрушением»>{59}.
Даже искренне расположенный к Тютчеву автор дневника с большим трудом скрывает свое невольное раздражение: тютчевское остроумие нередко переходит в бахвальство, для которого, впрочем, у него были определенные основания. Судьба продолжала улыбаться нашему герою. Она щедро расточала свои дары и не торопилась предъявить счет за свои благодеяния. Казалось, что так будет всегда: комфортабельная жизнь в Мюнхене, блага европейской цивилизации, возможность видеть мир и свободно читать любые книги, необременительные служебные обязанности, изысканное общество прелестных женщин и умных мужчин, искренняя привязанность красивейших дам, поэтическое творчество — «вся эта жизнь, столь сладостная, столь полная ласки, столь обильная привязанностями и благоденствием»>{60}.[7]
* * *
Но наступил декабрь 1825 года, а за ним и новое царствование. За несколько дней до восстания декабристов камер-юнкер Тютчев, находившийся в это время в отпуске, из Москвы прибыл в Петербург. (Отпуск был дан сроком на четыре месяца, но не отличавшийся дисциплинированностью чиновник только через восемь месяцев вернулся в Мюнхен.) Ни он, ни его старший брат не были членами тайного общества, однако их имена были упомянуты в доносе, который юнкер Артиллерийского училища Ипполит Завалишин 26 апреля 1826 года направил на имя императора Николая I. В дополняющей донос «Записке» от 25 июня доносчик утверждал, что братьям Тютчевым были известны замыслы декабристов, то есть формально их можно было привлечь к следствию за недонесение на злоумышленников. Следователи обратились за разъяснениями к находившемуся под следствием лейтенанту Дмитрию Завалишину, старшему брату доносчика. Лейтенант флота дал благоприятный отзыв о молодом дипломате: «Он совершенно немецкий Придворный, любящий этикет и в полном смысле слова Аристократ. <…> Я одно смело могу подтвердить, что Федор Тютчев был весьма привязан к покойному Императору»
