— Нечего улыбаться, приготовьте рубль, — грохотал динамик. И когда он подошел, держа в руках по куличу, из машины раздался полный сарказма голос: — А-а-а? Так это опять вы? И надо же! Вы не только ездить, но и ходить пешком, молодой человек, не умеете.
Инспектор с удовольствием оторвал квитанцию, и тогда Феликса осенило, он узнал его. Он поставил куличи на капот его машины и как можно спокойнее сказал:
— Ходить и ездить, может, и не умею, но зато умею летать и шасси при посадке выпускаю.
Инспектор удивленно взглянул. Ну да, это конечно он, ликовал Феликс. Тогда на нем был шлем, он сидел в кабине самолета и так же недоуменно моргал рыжими ресницами за стеклами очков, а мы оттаскивали самолет, севший на живот с разбитым в щепу пропеллером. Он забыл выпустить шасси.
Потом они сидели в автомобиле, вспоминали ту самую переподготовку, смеялись, ели куличи и запивали молоком из бутылок. Над ними стоял платан, полный прохлады и птичьего щебета, а в талоне Феликса поверх просечки синел штамп «недействительно». И теперь им нужно было сбыть оторванную квитанцию. Инспектор отхлебывал молоко и взором отыскивал «жертву».
— Сейчас мы вон того штрафанем, — указал он куличом на маленького человечка в красной майке и корзиной в руках, который с раскрытым ртом цепенел у витрины. — В майке ходить нельзя — штраф как раз рубль.
— Нет, — запротестовал Феликс, забирая из его рук микрофон, — человека жена за солеными огурцами послала, он глазеет на девочек, а ты бессовестно хочешь забрать последний рубль. Давай лучше вон того мужественного неандертальца, что с желтым портфелем прет под автобус.
— Что ты! — испугался инспектор. — Эдак с тобой и до майора не дослужишь. Это ж генеральный директор курортторга. Вот, бородача б того с букетиком хорошо б! Да не за что. — Он даже причмокнул, сожалеючи. — Говорят, они парики из чужих волос носят. Терпеть не могу бородачей и брезгаю ими.
— Как не за что? А идти по дороге вдоль бордюра можно? — подхватил идею Феликс.
— Ты прав, — обрадовался инспектор, включил тумблер, и, поскольку микрофон был в руках Феликса, он и заговорил:
— Гражданин с букетом роз, — площадь сотрясали громоподобные раскаты, с церковных парапетов взлетели стрижи, бородач присел и обронил завернутые в целлофан розочки.
— Тише! Шепотом говори! — дернул за рукав милицейский друг, но Феликс увидел розочки, жалкие по сравнению с его букетом, и его, переполненного торжеством, понесло:
— Ялта соревнуется с Монте-Карло, — гремел на площади его усиленный динамиком голос. Сотнеглазая толпа жадно пожирала бородача взором. «Для чего я потешаю толпу, какое имею право срамить человека?» — Но мерзость, которая таится на дне каждого, всколыхнулась, прорвала. — Интеллигентному даже на вид человеку следовало бы знать, что люди ходят по тротуарам, а автомобили — по дорогам! — продолжал он.
