— Если от меня что-либо действительно зависит, то я не желаю, — тихо, но твердо сказала она.
Феликс громче, чем хотел, выдохнул и только теперь почувствовал, как трясутся ноги.
— Но и отпустить вас так просто не хочу, потому что желаю, чтобы вы выкупали в море вот этот мой любимый маленький камушек. Он не был в море с прошлого года. Она сняла кольцо, полюбовалась и протянула Феликсу. Он видел мерцание камня в тонкой золотой оправе и иронично-насмешливый, не терпящий возражения взгляд и неожиданно для себя и для всех сказал:
— Нет, это может сделать каждый.
— А я хочу, чтоб вы, именно, вы, понимаете, вы!
— Позвольте мне, — вскочил живчик.
— Нет, — не глядя на живчика ответила женщина, протягивая Феликсу кольцо.
— Простите, — сказал Феликс, — я не выполню это ваше желание.
Он взвалил на плечи рюкзак, еще раз откланялся. Слесарь обозвал его хамом, а герой посоветовал послать его все-таки на скалу. Женщина так и продолжала сидеть с кольцом в протянутой руке, но в изгибе шеи, в сведенных лопатках было напряжение, каприз и протест. Феликс зашагал вверх по откосу, а мужчины заспорили. Но женщина молчала.
* * *
Феликс остановился над киношниками, и они засуетились у треноги, задрали головы. Режиссер в кепи козырьком назад разглядывал его в аппарат.
— Рыба, вкуснятина какая! — долетело снизу.
— Эй, малый, продай рыбину! — крикнул раскормленный шут в красной шапочке-жокейке.
Эта рыбина убита не для твоего необъятного чрева, подумал Феликс и промолчал.
— Ты что, оглох? Я же живые башни[2] плачу, — и потряс в кармане.
Феликс присел, завязал кед, они молча ждали. Потом отряхнул пепел с сигареты и так же молча, не удостоив их взглядом, пошел.
— Великолепен, — сказал «реж».
— Хорош, — согласились остальные и засмеялись.
* * *
У машины он свалил рюкзак, распластал, посолил и повесил рыбу вялиться на кипарис.
День клонился к вечеру. С площадки долетали хлопки по мячу, свистки судьи. А когда солнце коснулось гор и вода в заливе потемнела, трауром по отошедшему дню поплыло старое танго «Кумпарсита». Он подумал, что у наших война прошла под «Катюшу», у немцев — под «Розамунду», а его военной песней была «Кумпарсита».
С аккордами «Кумпарситы» к нему с мельчайшими штрихами и полутонами приходила война, а главное, он болезненно, будто с него стянули рубашку, ощущал свою голую, не защищенную броней спину и желал одного — стать под дерево или к стене, чтобы укрыть спину. А танго на скрипучих спицах аккордеона повело его воспоминания в тайну «его» ночи, первой ночи «его» войны.
