Постояв, излучая ярость, швырнул в сейф поломанную палку. Немец поворачивает серьезное лицо и тихо отвечает:
— С ним работать нельзя, большая потеря сил, шок. Нужна медицинская помощь, иначе пользы нет.
— Можно, капитан, можно, у меня заговорит.
Толстоикрые ноги косолапо потоптались, он надвигается на меня, занося кулак. Он почти без лба, из приплюснутых ушных раковин, словно взрывы, вымахнули черные волосы, голова его иссиня-гола и плоска. Взгляд снизу вверх близко посаженных маслянисто-черных глаз напоминает камбалу, и, если провести лучи от его глаз, почему-то думаю я, то они расходились бы вверх и вбок. Вот он близко, закрывает окно. Шевелит головой, как бы улавливая меня в фокус, и оцепенелый взгляд впивается в лоб. Я молчу.
— Ну! — вскрикивает он. — На кулак смотри! Ххх-а-кк… — и выдыхает.
Я инстинктивно отпрянул, избегая удара, но кулак замер в сантиметре от моего носа.
— Так, — говорит он, окутывая желудочной вонью, — апатия, по-вашему, капитан? А видите, как он все понимает, видите? У меня заговорит, сволочь, — и конвоиру: — Сделать ему «умывальник»!
— Авиационной разведке… нужен он, — слабо возражает немец.
— А мне плевать на воздушную разведку. Мне нужен радиопередатчик! Самолет есть, труп радиста есть, радио — нет, он спрятал его, капитан! Но он скажет, он все мне расскажет. Правда, большевичок, расскажешь?
Конвоир распахнул дверь, толкнул, и я рухнул на цементный пол. И все вокруг качалось — и кусок каната, близко перед носом, и железная кровать с дырявой сеткой, и цинковые умывальники вдоль стен с сухими сосками, еще дальше — банные шайки, а бородач оскалил рот и протирал полотенцем десны — совсем уж далеко. Но из мрака наплывает борода, стиснутый в висках череп. Чужие руки подняли меня, бросили на кровать. Затрещал комбинезон, оголяя спину, губы шепчут в плечо, шевелят бородой, читая по слогам: «Не-бо-хра-ни-пи-ло-та…»
— Видать, не сохранило тебя небо, сердешный, — сказало из мрака и сверху, — теперь амба!
Я потерял сознание.
* * *
Вспоминая прошлое, он забылся в кресле с листиками на коленях, но будильник сухим треском прогнал сон. Феликс кнопкой угомонил его и долго без движений слушал, как дом — бетонный человеческий термитник — просыпался в дождливом городе. Где-то на этажах шумно сглотнул унитаз и перистальтикой отбурчали трубы; заиграло радио, хлопнула дверь, а за окном скребет метла, надает капель и исходит душным кашлем натощак алкоголик.
Вдалеке, на повороте, музыкально отскрипел трамвай, магниево сверкнув под рванью облаков.
