— Мы подошли к морю. С утеса был виден порт и наша яхта. «Прощайте, сударь. Спасибо за приятную прогулку, и счастливого плавания «Милому другу»…» Вот вам, друзья, и крестная, которой нам так не хватало! Я же сказал, что подобные вещи случаются только со мной!
Мопассан так и не написал эту новеллу. Ее записал Франсуа Тассар, слуга, страдавший морской болезнью. А жаль, ибо этот невероятный сюжет, столь удачно связанный с морем, как нельзя лучше подходил Мопассану тех лет, последних лет.
Назавтра, в девять часов утра, «Милый друг» покидал Поркероль. Был штиль. Полное безветрие. Паруса полоскали. Наконец погода смилостивилась, и их наполнил слабый ветерок.
А на берегу, на фоне густой зелени, еще долго виднелась неподвижная белая фигурка.
Пьеру Деаэ
В начале сентября 1955 года я ехал из Испании окольной дорогой. Так бывало каждый год: казалось, какой-то могучий трос тянет мою машину назад и вынуждает меня пробираться кружным путем вдоль множества диких, почти безлюдных прудов. Тогда еще не было и в помине ни Гранд-Мотт, ни автострады Солнца, и от Кадакеса приходилось ехать по тем первозданным местам, которые прославил в своей книге «Золотой пруд» мой друг Гастон Бессет. Мне нравилась эта бахрома лагуны, протянувшейся от скал Раку к древнему Провансу с его прославленными Арлем, Эксом, Авиньоном, хотя я предпочитал длинный, навевающий истому пляж, распростершийся, словно разомлевшая нимфа, от мыса Агд, где покоится ее голова, до порта Сет, омывающего ее ноги.
Никогда еще машина не шла так медленно. Направляясь в Париж, я всем сердцем ощущал то, что Мак-Орлан[27] называл «безрадостным возвращением», — это был путь на Север, к холоду, к жизненным заботам, к мрачной зиме и, может быть, к какой-то непоправимой беде. Я еще смутно надеялся побывать на Морском кладбище, чтобы спросить у Поля Валери[28], по-прежнему ли стрела Зенона неподвижна в полете; но даже это паломничество становилось невозможным, так велика была сила, сдерживающая мои колеса. Холм в Сете вырисовывался своим аттическим профилем, но в то утро меня явно не влекло к кладбищам, даже к тем, что прославлены в литературе… Кладбища подождут, они на то и существуют…
Мы (ибо я ехал не один) остановились, чтобы в последний раз искупаться. Вода отливала бирюзой, а пустынный пляж был усеян белыми ракушками, словно бусинками брошенного и рассыпавшегося ожерелья Венеры, что вышла из пены морской. Птицы висели над морем, как в первые дни творения.
