«Господи, прости меня за святотатство, — взмолился про себя Огонек, примериваясь, как вернее хрястнуть статуэткой Громовержца о плиту подоконника. Тресь! Шар Мира с ладонью откололись. — Это я для барышни, чтобы ее спасти».
— Вот порошки, — прибежала Эрита.
Огонек уже помахал пращой для пробы, вроде получилась годная.
— Нижний этаж я более-менее помню, — заговорил кадет звенящим, напряженным голосом. — От жандармов, которые на крыльце, мы убежать не успеем. Но если откроем окно… Вы улететь сможете? Ночь лунная, хоть и небо в тучах.
— Ой, не знаю, — растерялась желтоглазая. — Это быстро не делается! Только если кто-нибудь поможет… И что же, вы тут останетесь?
— Да выкручусь, вы за меня не бойтесь!
— Нет, я вас не оставлю.
— Бросьте, вам удрать важнее!
— Нет, вы будете слушаться меня! — настояла Эрита, и голос ее стал жестким, словно она выговаривала нерадивому слуге. — Когда откроете окно, все делайте, как я велю. Обещаете?
— Только раздевать вас я не стану, — промямлил Огонек, глядя себе под ноги и мысленно благодаря бога за темноту. Хорошо, Эрита не видит, как он покраснел.
Она со злости даже ногой топнула:
— Это еще что?! Детские сказки! Так одни ведьмы летают! Ну же, идите, кадет! А я за вами.
Выйдя с пращой наготове в высокий, гулкий коридор верхнего этажа, Огонек вдруг понял, что именно здесь и сейчас он стал военным. Не когда надел форму кадета, а только в эту ночь. Это не схватка в спортзале, где Лом, наставник по гимнастике, учил кадетов правильному рукопашному бою.
«Если я сразу унтера не завалю, мне конец. Он со мной чикаться не станет».
Потом ему стало ясно, что за унтера он попадет под трибунал.
Надо было вернуться в палату и зарыться в одеяло с головой, но Огонек шел вперед, хотя ноги подгибались и руки тряслись.
Дождик стих. Тучи мало-помалу начали редеть, в разрывах между ними стали изредка проблескивать звезды. Порой сквозь тучи просвечивал матовый лунный диск, и вновь скрывался в темной пелене.
Ловкач Гуди, воспитанный в Красной столице ворами, и с ним еще двое старших ребят подвалили к жандарму, курившему под навесом караулки. Тот насмешливо, свысока оглядел пареньков — детвора!
— Что, мальцы, в самоволке? К девчонкам бегали?
— Ага. — Гуди осклабился.
— Брысь в казарму, пока вас не засекли. А то, как вас перевезем, всех на гауптвахту. Я слышал, граф Бертон — директор строгий.
— Сержант, угостите папироской, — заискивая, попросил другой парнишка. Ребята обступили жандарма.
