— Откуда этот Курт знает, что мы приходили искать работу?
— Откуда знает, что мы собрались разбогатеть?!
— Спросите у него сами.
— Допустим, про геологов он сам догадался… но о нашем «разбогатеть» — откуда?
— Ребята, вы можете не верить мне, — справившись с собой, спокойно ответил Дмитрок, — можете не дружить со мной. Но в автобусе я не сказал ему ни слова. «Привет — привет», вот и все.
— Ага, значит, сказал! «Привет» сказал же?
— Не молча же ехать. Впрочем, думайте что хотите, — махнул рукой Дмитрок.
— Хорошо. С этим мы еще разберемся… — Михаль взглянул на солнце, которое постепенно садилось за рекою. — Теперь разбегаемся завтракать, а вечером — сбор возле Оксаниного дома.
Глава 16. Офицер наполеоновской армии
Улица утопала в ранних сумерках. С низменности, от реки, тянуло ночным легким ветерком. «Толкла мак», звенела мошкара — настырный гнус не боялся ни ветерка, ни сумерек. Целые тучки его вились над головами парней, Оксаны и ее отца. Разве что немного помогали ветки сирени, которыми обмахивались, да еще «курение дыма» — кучка горящего старого тряпья, ветхого дерева, коры… Копоть потому так и называется, что не столько горит, сколько дымится и одурманивает гнус.
Отец с Оксаной сидели на маленькой скамеечке под забором, Чэсь, Михаль и Дмитрок — полукругом напротив, прямо на траве. В центре дымился, вспыхивал редкими огоньками дымокур. Отец подшуровывал его прутиком.
Только что отцу пришлось коротко повторить парням то, о чем уже знала Оксана: о Великом княжестве, испанской чеканки талерах, о беспутном шляхтиче Трушке и его родовой коллекции монет…
— Вы, может, не знаете, что наш памятник на холме около Березины, — показал отец прутиком себе за спину, — просто символ. Это просто знак памяти солдатам всех войн, которые затронули нашу обитель: наполеоновской 1812 года, Первой мировой, гражданской, Второй мировой… А непосредственно захоронения были, конечно, в самых разных местах. Например, первое захоронение, еще со времен отступления французской армии, было куда дальше от реки — приблизительно там, где сейчас Чэсевы сотки, а может, и еще выше, вот здесь, где мы сидим.
Чэсь уздрыгаув. Самые невероятные предположения кружили ему голову. Он слушал, забывая отмахиваться от мошкары, ловил каждое слово. В кармане он сжимал найденный на своих сотках талер.
— Тогда как хоронили? — неторопливо рассказывал дальше отец. — Часто всех вместе — русских и французов, красных и белых, советских воинов и гитлеровцев — всех в одном месте, ставили один крест на могиле. Все люди, каждому страшно умирать, каждого где-то в Рязани, или в Мозыре, или в Париже кто-то ждет, молится, чтобы миновала близкого человека беда… И вот какая выходит интересная история. Вскоре после окончания войны с Наполеоном царь издает два указа, в которых гражданские власти обязуются собирать брошенную неприятелем амуницию, оружие и другие трофеи. Все это не бесплатно. Например, пушка стоила аж пятьдесят рублей, ружье — пять, холодное оружие — сабли, тесаки-немного дешевле… Собрать амуницию было, конечно, куда сложнее-крестьяне еще раньше растаскали. И долго после войны белорусские крестьяне форсили в сапогах и в головных уборах всех европейских армий, входивших в состав Великой наполеоновской армии. В деревнях на путях отступления, то есть и в наших Поплавах, долго не покупали железо, из сабель и палашей местные кузнецы делали ножи и серпы, из кирас — сковородки, кружки… Пуговицы, на которых часто были выгравированы номера полков, и через сто лет после французского нашествия украшали пальто и дубленки белорусов.
