Андрей ласково стал гладить спутанные Васины волосы, ставшие похожими на щётку для мытья посуды:
– Дочка, тебе надо в больницу. Слышишь меня?
Вася опять покачала головой.
Лидия Андреевна почувствовала, что ноги вдруг сделались ватными: они совершенно перестали её держать, и она медленно поехала на пол. Резко опёршись растопыренной ладонью о стену, она пошла по стеночке в гостиную и плавно ватным кулем съехала на кресло.
– Андрей!
Вышел муж.
– Что делать-то? Надо увозить! Неужели ты не видишь, что что-то не то? стало хуже! Мы же сами с тобой ничего не сможем сделать. Если она не согласится ехать, её не увезут. Как её уговорить?
Андрей растерянно стоял над Лидией Андреевной, потемневший взгляд выдавал испуг; ссутулившись, будто переносил на руках неподъёмный груз, пошёл к дочери. Лидия Андреевна слышала, как он придвинул стул к её кровати и, видимо, просто сидел рядом и гладил её. Идти к ним у Лидии Андреевны совсем не было сил, да она и боялась всё испортить. Василиса часто делала всё наперекор ей, с Андреем такого не было никогда. Потом она слышала, что Андрей что-то стал говорить дочке голосом с давно забытой ею интонацией, которая частенько звучала в их доме, когда дети были маленькие. Голос то замолкал надолго, то снова что-то такое ворковал ласково-увещевательное, похожее на первые лучи апрельского солнца, трогающие лоб и волосы, вырвавшиеся из-под сдёрнутой шапки, что мяла теперь рука… Лидия Андреевна по-прежнему сидела, будто парализованная, в кресле. В груди было пусто, ей казалось, что сердце вынули и положили где-то отдельно от неё, оставив, конечно, два силиконовых шланга, усердно перекачивающих кровь, но шланги были длинные-предлинные, уходили куда-то совсем вне зоны её досягаемости, почти в другую комнату, где и билось, по-видимому, её сердце, издавая робкий стук, похожий на азбуку Морзе… Но этого стука она совсем не слышала, лишь догадывалась, что сердце ещё стучит, хоть и с неровными перебоями. Зато она слышала ласковый голос мужа, отнесённый ветром куда-то далеко за скалу: слов за ревущим морем было не разобрать, но она отчётливо различала заунывный фагот его баритона, вплетающийся в плеск прибоя. Лидия Андреевна с тревогой смотрела в серую даль, наглухо задёрнутую облаками, темнеющими, будто глаза ребёнка, из которых вот-вот брызнут слёзы.
Через два с половиной часа Андрей вышел из комнаты дочери, сказав:
– Помоги ей собраться и будем звонить.
