Наконец, Лидия Андреевна услышала топот ног, поднимающийся на их лестничную площадку, ровно всадники скачут с дурной вестью.
Скорая никуда Василису не повезла. Врач, пожилая женщина в изящных золотистых очках и со строгим пучком учительницы из гимназии прошлого века, сказала, что промывание желудка делать поздно. Лекарство уже всосалось…
– Ждите, когда дочь проснётся. Потом поите как можно больше. Сделайте клюквенный морс. А пока пусть спит. Ваше счастье, что таблетки были старые. Ох, уж эти молодые! Любовь, чай поди, несчастная… Где же им о родителях подумать!
34
Дочь почти не дышала. Серела на смятой подушке гипсовым лицом, похожим, наверное, на то, что бывает, когда делают маску с покойника на память… Синие губы, будто чернику ела, приоткрылись, обнажая бескровную пещеру рта в мелких сталактитах зубов… Она подумала, что у дочери был вечно насморк. Лидия Андреевна через каждые полчаса приходила в её комнату, до головных спазмов всматривалась в любимое лицо, сливающееся с белым одеялом, в которое та была закутана, будто в снежный саван, пытаясь уловить заметное лишь материнским внутренним зрением колыхание жизни. Но даже ей всё время казалось, что Вася уже там…
На третьи сутки Лидия Андреевна, наконец, сама провалилась в спасительный сон, навалившийся на неё, будто тяжёлое тёплое тело… Сон был цветной. Будто бы плыла она с аквалангом по диковинным коралловым рифам, очень боясь заглядеться на них, пораниться – и не всплыть… То тут, то там за красными кровавыми камнями проглядывали, будто недобрые предчувствия, тени огромных рыб, или шустрой стайкой выплывали серые малявки, напоминающие родных аквариумных гуппи, – её спутанные мелкие мыслишки о конечности всего… Вода нежно обнимала её, словно руки любимого, мутный солнечный свет слабо пробивался сквозь толщу вод, окрашивая жизнь в изумрудные тона, как в любимой Васиной сказке про волшебника изумрудного города. Тревога нарастала, ей казалось, что это расслабленное её состояние вот-вот оборвётся… Но свет откуда-то сверху упорно продолжал литься и играл на пузырьках воздуха, всплывающих на поверхность над её головой, будто на осколках разлетевшегося стекла…
Вдруг Лидии Андреевне почудился родной голос, глухо доносившийся откуда-то с поверхности… Голос был упорный, он не затихал – исчезнув на минуту, возникал с удвоенной силой, словно дверной звонок, который трезвонил всё громче и громче, если его не желали слышать. Лидия Андреевна резко тряхнула головой, отгоняя от себя этот звонок, будто ночную бабочку, бьющуюся о её лицо, и выплыла из небытия:
