А вообще у него было около полусотни прыжков, а если точно, то сорок девять. За прыжки ведь тоже — много-немного, — подбрасывали денег. Но не это было главное. Главное было ощущение: летишь камнем и душа в пятках. И считаешь, считаешь. А потом — раз! — выдернул кольцо. И тогда самое страшное ожидание — ожидание хлопка. Динамического удара, если по-научному, ученому. Секунда тут или больше, кто знает? но вечность — эти мгновенья. Зато когда висишь на стропах — это ощущение уже ни с чем не сравнить! Весь мир под тобой! Петь хочется. И пел иной раз Федотыч. Патриотические песни пел…
Он не много видел смертей на своем веку: понятное дело — авиация ведь. Бросили бомбы, а уж куда они там попадут — один бог ведает, да еще штурман: он говорит — цель поражена, поехали домой.
…Но одну смерть, страшную, жестокую, как вся эта война, он видел, наблюдая невооруженном взглядом. В ночных кошмарах, особенно подогретых алкоголем, он возвращался каждый раз в тот тихий летний вечер, в горы Сербии. На освобожденной партизанами территории расположился советский аэродром АДД — ночной авиации дальнего действия. Оттуда тяжелые и средние бомбардировщики летали на Загреб, гнали фашистов, засевших в Хорватии. И вот почему-то, Василий уже и не помнит почему, произошла заминка с бомбами — их нужно было привезти за несколько километров к аэродрому, а «Студебеккеры» то ли сломались, то ли потерялись в дороге. Выручили партизаны: нету, говорят, проблемы, бомбы будут. И бомбы были точно в срок. Их притащили пленные немцы, приперли на канатах тяжеленные болванки — фугасные пятисотки. И сами же подвесили к самолетам — по две штуки под каждой плоскостью. Югославы с пленными не очень-то цацкались, могли и дубиной достать. Что не так — били по чем попало. Им-то уж было за что на фашистов обижаться…
Ну вот пиротехники зарядили бомбы, поставили взрыватели, замки. «От винта!» — двигатели включили на пробный запуск. Немцы кучкой стоят в стороне: Василий как сейчас их видит — серая кучка людей, ни одного лица. Серые, безликие. И вдруг от этой безликой толпы отделяется фигура. И бежит, бежит к самолету. «Стой!» — кричат по-русски, по-югославски, по-немецки… Но разве перекричишь рев мощного «Райт-Циклона»? И вот немец прыгает, кидается прямо на винт, набравший обороты. Как Дон Кихот на мельницу. И супового набора не осталось от того немца. Моторы глушат, слышится резкая команда: двух других пленных посылают чистить винт. Снова запуск. Фашисты по приказу уже лежат под автоматными стволами — чтоб не дергались. Зеленая ракета и — под облака! Хмурые полетели, испортил им тот фриц настроение… «Надо же, — сказал потом Ваня-радист. — Сам. Сам на вертушку!» — «Ну и дурак, — отрезал командир, Петрович, старый пилот-волчара, в небе ас. — Дурак. Война-то кончается…» Вот и все. Больше о нем не говорили, хотя Василия еще долго не покидало потом недоумение: тут каждую секунду в воздухе думаешь только об одном — как уцелеть, а он сам на вертушку…
