— Бывало, чего скрывать. Дело давнее… Рассказать-то не можешь, что ли — куда шкуры сбывал? Интересно, однако… Тебе-то что, а мне, может быть, и сгодится когда. Мало ли, может, самому доведется промыслом на старость лет заняться…
— Да не помню уж — откровенно издевался Тимофей и чувствовал, что Шумилкин, внешне принимая его полушутливый тон, внутри заводится, как пружина в будильнике, того и гляди — зазвенит.
— Бывало, своего не упустишь…
— А чего ж упускать, раз свое… Упустишь ты, так другие не постесняются, подберут и даже не задумаются, чье это.
Шумилкин с каждым словом мрачнел глазами, хотя голоса не менял.
— Вот-вот, твоя философия, я и не думал, что ты философ доморощенный. Скоро книжки писать начнешь.
— О чем… — наивно улыбнулся Тимофей.
— Об этом же. Как своего не упускать. Ты ж в этом деле профессор. И теперь еще тебе не сидится. А ведь пора бы… Ой, пора бы и отдохнуть на старость лет.
— Так, кажись, только тем и занимаюсь. Устал уж отдыхать-то. Ты вот на пенсию пойдешь — поймешь, что эт за маета такая. Тогда и говорить по-другому станешь.
Хлопнула дверь в сенях, шаги послышались. Вошел Володя. От него пахнуло свежестью, легким и приятным морозным воздухом. Тимофей пожалел, что Володи не было при начале разговора. Пусть бы полюбовался, как он инспектора дурачит. Хоть и чужой человек, а себя показать и перед чужим приятно. Пусть знает, какие мы…
— Здравствуйте.
Инспектор обернулся к Тимофею, и тот острым взглядом охотника, привыкшим замечать все мелочи, уловил в какое-то мгновение в его глазах злость, быструю, как выстрел, и сразу же пропавшую, растворившуюся в нужном для разговора и уже обоюдно принятом ими взгляде.
— Здорово, здорово… Вот и компаньон прибыл, — снова повернулся Шумилкин к Тимофею и продолжил разговор, словно его не интересовал пришедший. — Так, говоришь, отдыхаешь, бездельничаешь?
— А как же, заслужил, кажись… Вот, водочку попиваю, — он налил рюмку себе, Шумилкину и Володе и поднялся, желая якобы сказать тост.
— Я не помешал? У вас тут разговор? — спросил Володя, присаживаясь к столу с угла, чтобы можно было одинаково видеть и Тимофея, и инспектора.
Тимофей молча пододвинул ему рюмку и демонстративно прокашлялся, как кашляют ораторы перед речью.
— Так вот, мужики. Много я лет по тайге ходил. А сколько обувки порвал и травы стоптал — не счесть. И все это время мой лучший друг Шумилкин, — он ехидно улыбнулся прямо в глаза инспектору, — свою обувь стаптывал и ту же траву мял. Да, пожалуй, побольше моего наберется, он, кажись, тяжельче меня будет. По моему следу шел. Все хотел меня в чем-то уличить. Я сейчас на пенсии. И ему пора бы отдых знать, раз уж такое дело, раз уж не поймал меня за столько-то лет, значит, думаю я, уж и не поймает. Верно я говорю? И за это дело предлагаю выпить. Мы свое дело делали как могли: он — свое, я — свое. За это дело! А кто куда стрелял — разве сейчас разберешь…
