— А где берлога-то? — спросил Володя.
Тимофей неопределенно махнул рукой вперед, показывая примерное направление их движения.
— Как ты путь угадываешь? — удивился Володя. — Вот меня сейчас отправь одного назад возвращаться, так не будь следа, уйду неизвестно куда. Пешком до Москвы дотопаю, а раньше и жилья человеческого не найду.
Тимофей не ответил. Он казался хмур и зол, но про себя знал, что это не так. На самом деле он внутренне настраивался на опасную охоту, заставлял себя думать о ней, чтобы быть уже готовым ко всему.
Зыбкий, неуверенный рассвет, чуть дрожащий в своей поступи, застал их в пути. Тени старых, доживающих свой долгий век сосен еще удерживали в широких лапах темноту, но сами стволы, несколько часов назад сливающиеся в метре в одну сплошную массу, были уже хорошо различимы.
— Готовиться, кажись, пора, — сказал Тимофей, останавливаясь. — Километра через два, однако, будет.
Он не сказал, что будет через два километра, но Володя и без объяснений понял, что километра через два будет берлога.
Остановились. Тимофей сбросил рюкзак, отставил в сторону ружье и, приготовив топорик, полез в заросли молодняка, морщась от падающих на лицо с жидких веток комочков снега. Но здесь, в густом лесу, молодняк, как специально, рос все больше вкривь и вкось от самого корня и доверху. Тимофей долго подбирал подходящее деревце, достаточно длинное и прямое. Наконец ему попалась такая пихточка с очень пушистыми, нежно-синего цвета нижними лапками. Охотник обошел ее кругом, вздохнул.
— Жалко губить. Может, на весь лес одна и растет, а тут ее, такую, под топор. Извини уж, молодка, надо…
И он ногой стал разгребать снег, чтобы удобнее было рубить.
— Ты представляешь, — обратился он к Володе, — какая красота была бы в тайге, если бы не было в ней человека…
Володя не ответил.
— Да, — засмеялся Тимофей, — но тогда бы кто знал, что здесь красиво. Звери на красоту не смотрят…
Володя опять промолчал. Его, похоже, тоже начало пробирать лихорадочное ожидание опасной схватки, и обеспокоенный взгляд ходил по сторонам — туда-сюда, — словно именно здесь, а не в двух километрах отсюда предстояло стрелять, словно уже сейчас могла появиться из любого сугроба зубастая оскаленная морда.
Тем временем Тимофей уже срубил пихточку тремя ударами топора, быстро, умелой рукой таежного человека обрубил все сучья и прикинул пихточку на вес.
— Во, кажись, то самое, лучше не придумаешь, — он говорил, но говорил не Володе, а словно сам с собой беседовал, размышлял, советовался, отвечал на собственные, в уме поставленные вопросы. — И достаточно тяжело, чтобы Он удар почувствовал, и не чересчур — рука не устанет.
