Денежки…
Весь последний день прошел без событий. Я жил ожиданием приезда. Машинально загружал контейнеры с обедами, разносил их по вагонам. В сторону вагона Веры не ходил ни разу — ноги не шли. Все в каком-то лунатическом состоянии, ни о чем не задумываясь, ни на что не реагируя. Единственное, что хотелось, — это прижать наедине шефа; я догадывался, что в деле проверки багажа не обошлось без него. Только шеф давно уже не был простачком и постоянно оставался на людях. И по приезде, не попрощавшись ни с кем, не отчитавшись — во мне теплилась надежда, что шеф не пойдет на скандал, сведет концы с концами — да и зарплата погасит часть недостачи — я не оглядываясь пошел на вокзал. Купил билет на первый поезд в сторону дома и лишь в купе вагона перестал чувствовать себя собственностью вагона-ресторана.
…Ногу надо ставить сюда, здесь должна быть ниша. Теперь пошарить вверху, зацепиться за корень. И вовсе не страшно, если не оглядываться назад, на реку, которая ударяется подо мной в скалу. Вверх, только вверх, и все будет прекрасно. Еще один, самый коварный участок с шатающимися камнями — но разве не мои руки еще в мальчишестве оглаживали, проверяли на надежность каждый валун? Только спокойней и не оглядываться.
Сейчас я залезу на скалу, пойду по дороге к ельнику, на косогоре, где жарко пахнет ягодами, наберу горсть земляники. Потом зайду в лес, в прохладу, брошу ягоды в рот и лягу лицом во мхи.
Как пахнет земля… Я никогда не думал, не знал — а может, забыл, что у нее такой сильный терпкий особенный запах. Я слежу за муравьем: он тащил сучок и застрял между былинками. Муравьишка упирается вовсю: дергает сучок в одну сторону, в другую — все напрасно. Я расклиниваю былинки веточкой, и муравей, наверное, страшно довольный, пятясь, волочит добычу дальше.
Мне бы его заботы.
Я лежу здесь, в ельнике, уже, наверное, час, а может, два — не знаю. Солнце опустилось ниже, но прохладней не сделалось. Может, я спал, не помню, но пришел в себя от того, что руку укусило какое-то насекомое. А тут еще муравей подоспел. «Всё, — говорю я ему. — Разбирайся сам — мне пора. Мне остается самую малость — спуститься с горы».
Над полями ночь. Дремлют на горизонте прозрачные розовые облака, ветер трогает заснувшие овсы. Мы с братом Васей полями возвращаемся домой.
В овсах кони. Они скусывают колоски, глухо хрумкают зубами, потряхивают гривами. Луна в полной силе, светло, как днем. В табуне, в овсах, мы слышим что-то призывное и, не сговариваясь, меняем направление. Мы подходим ближе к лошадям, и те настораживаются, перестают есть. Краем глаза я замечаю, как Вася, похлопав по спине меринка посмирнее, вспрыгивает на него и припускает галопом к деревне. Я тоже тянусь похлопать по крупу молодую кобылку. Но та машет гривой, бьет копытом, и когда я решаюсь вскочить на нее, лошадь крепко хватает меня зубами за плечо, отскакивает. Она тонко-пронзительно ржет и убегает, уводит табун вслед за ускакавшим братом. Плечо больно, но еще сильнее я чувствую детскую обиду на лошадь, что она приняла меня за чужака, не далась, ускакала. Я пешком бреду вслед за табуном к деревне. Брат дожидается на краю поля, где меринок его пасется рядом.
