К миссис Оливер подплыла официантка, она заказала кофе со сдобной булочкой и постаралась стать как можно незаметнее.
Ни Дэвид, ни Норма не обратили на нее ни малейшего внимания; они были поглощены своим разговором. Миссис Оливер понадобилась минута-другая, чтобы настроиться на них.
– …Все это тебе только мерещится, – говорил Дэвид. – Одно воображение. Чистейшая, чистейшая чепуха, дорогая моя.
– Не знаю. Не могу разобраться. – Голос Нормы был странно беззвучным. А миссис Оливер и так с трудом разбирала ее слова, потому что девушка сидела к ней спиной, но этот глуховатый монотонный голос неприятно ее поразил. «Что-то тут не так, – подумала она. – Очень и очень не так». Ей вспомнились слова Пуаро, когда он рассказывал ей о своей странной посетительнице: ей кажется, что она совершила убийство. Что с этой девочкой? Галлюцинации? Действительно ли у нее неладно с психикой или это была чистая правда? Глубоко ее травмировавшая?
– Если хочешь знать мое мнение, то во всем виновата Мэри с ее вздорными выдумками. Она на редкость глупая женщина и так носится со своим здоровьем, что постоянно придумывает себе болезни.
– Ей правда было плохо.
– Ну, ладно, ей было плохо. Любая разумная женщина обратилась бы к врачу, чтобы он выписал ей какой-нибудь антибиотик, а не подняла бы бучу.
– Она думает, что это я подстроила. И отец тоже так думает.
– Повторяю, Норма: ты все это сочиняешь.
– Это ты говоришь, Дэвид. Говоришь, чтобы меня подбодрить. А если я и правда подлила ей что-то?
– Как это «а если и правда»? Ты ведь должна знать, подливала или не подливала. Норма, это же идиотизм.
– Но я не знаю.
– Только это ты и говоришь. Возвращаешься к теме и повторяешь «я не знаю», «я не знаю».
– Ты не понимаешь. Ты не понимаешь, что такое ненависть. Я ее возненавидела с первого взгляда.
– Я знаю. Ты мне это уже говорила.
– В том-то и дело. Я тебе уже это говорила, но совершенно ничего не помню. Понимаешь? Довольно часто я… я что-то говорю людям. О том, что хочу сделать, или уже сделала, или собираюсь сделать. Но я не помню, когда я это говорила и говорила ли вообще. Как будто я держу все это в уме, и вдруг оно вырывается наружу, и я что-то кому-то говорю. Тебе же сказала, ведь так?
– Ну… то есть… знаешь, может быть, хватит?
– Но я же говорила тебе это? Говорила?
– Ладно, пусть говорила. Бывает, с языка срывается: «Я ее ненавижу и хочу убить. Я ее отравлю!» Но это просто детская злость, понимаешь, о чем я? Словно ты еще маленькая девочка. Дети постоянно грозятся: «Ненавижу его. Я отрублю ему голову!» И в школе то же самое: невзлюбят учителя или учительницу и шепчут что-нибудь такое.
