— Не бойтесь, дядя Брибри, — остановил его Фламещ. — Мне нет надобности красть. Я помогаю вам и другим, разгружая корзины и сортируя ваш мусор. Устраиваю себе постель в куче вашего тряпья и сплю там, как Филипп. Не бойтесь же! Мне не для чего красть. А если я восстаю, то оттого, что не могу удить красных рыбок в большом пруду в Тюильри, а мне этого до смерти хочется. Каждому свое… Да здравствует республика! Долой Людовика-Филиппа! Не шевелитесь же, мой господинчик, — обратился он к вору, который сделал было попытку убежать, завидев возвращавшихся рабочих, — не то я спущу Азорку. — И он снова положил палец на собачку пистолета.
— Но что же вы хотите делать со мной? — вскричал вор, бледнея при виде того, как трое рабочих заряжали свои ружья, а четвертый вышел из бакалейной лавки с листом серой бумаги, на которой стояла свежая надпись, сделанная при помощи кисти и ваксы.
Мрачное предчувствие овладело вором, и он крикнул, пытаясь освободиться:
— Вы обвиняете меня в воровстве? В таком случае ведите меня в участок!
— Невозможно, — ответил Брибри. — В участке все равно нет комиссара: он выдает замуж свою дочь и теперь на свадьбе.
— У него зубы болят, — добавил Фламеш. — Он у зубного врача.
— Подведите вора к фонарному столбу, — сказал кто-то.
— Я говорю вам, что хочу идти в участок, — повторял несчастный, вырываясь, и наконец стал кричать: — На помощь! На помощь!
— Если ты умеешь читать, то прочти, что здесь написано, — сказал один рабочий, поднося бумагу к самым глазам вора. — А если не умеешь, то я тебе прочту. Здесь написано: «Расстрелян за воровство!».
— Расстрелян?! — пробормотал несчастный, и лицо его покрылось мертвенной бледностью — Помогите! Спасите!
— Пусть это будет примером для тебе подобных, любезный, чтобы они не бесчестили революцию, — сказал дядя Брибри.
— На колени, собака! — крикнул кузнец. — А вы, друзья, готовьте ружья! На колени, говорю я! — повторил он, бросая вора на мостовую.
Несчастный упал на колени и, протягивая вперед руки, прошептал слабым голосом:
— О, пощадите! Только не смерть!
— Ты трусишь, — сказал тряпичник— Постой, я завяжу тебе глаза.
И, отвязав свою корзину, дядя Брибри почти совсем закрыл ею стоявшего на коленях преступника и быстро отступил назад.
Послышалось три ружейных выстрела, и народный суд свершился.
Спустя несколько минут тело вора раскачивалось ночным ветром, подвешенное к перекладине фонарного столба. К платью его пришпилена была бумага с надписью:
