Пелагея Ильинична довязывала теплые шерстяные носки для Митьки. Сдвинув в сторону горшочек с геранью, следила в окно за сыном и тихо улыбалась. Прошумела мимо окон незнакомая машина, должно быть из района, и опять тишина, только удары Митькиного топора слышатся.
— Здорово, куркуль,— услышал Митька Колькин голос и выпрямился, добродушно улыбаясь,— ты никак на сто лет решил дрова запасти?
Колька в новеньком полушубочке, из кармана горлышко бутылки торчит, зубы как на ярмарке выставил, хоть считать по ним учись.
— Сгодятся,— говорит Митька,— далеко ли бежишь?
— Да так, делать нечего. Последний денечек, вот и бегаю.
— Ну, давай.
— До завтра.
И пошагал Колька гоголем вдоль по улице, слегка выворачивая ноги в коленках. А
Митька опять за работу принялся.
День выдался хоть и морозный, но ясный по-зимнему, с инеем на проводах и изморозью на ветках рябины, что под окном у Сенотрусовых росла. Митька уже большую кучу колотых поленьев наворотил, когда прибежала на обед Любава. Он ее издалека приметил: бежит по улице Любава в белом заячьем платке, в ладно сидящей на ней шубейке и черных валенках. Засмотрелся Митька и не знает, его ли это Любава или совсем чужая женщина. Временами кажется, что его, и захолонет сердце тогда от счастья, от великой радости. А в другой раз так и обрежет мысль — нет, не его эта женщина с большущими дивными глазами, и вянет Митька, руки сами собой опускаются. И думает Митька, всем ли так-то вот маяться приходится или же он один такой вот уродился.
— Сегодня Галка Метелкина чуть под машину не угодила,— рассказывает за столом Любава.— Петруха назад сдавал, а она смотрела, как трелевщик в штабеле комли ровнял. Трактор тарахтит, ей и не слышно. Ее прицепом двинуло, а тут Петруха, как почувствовал, затормозил.
— Ишь ведь как,— забеспокоилась Пелагея Ильинична,— ты, дева, поаккуратней там будь. Не дай бог что случится, так ведь нас с Митрием осиротишь.
Любава мельком глянула на Митьку, аккуратно схлебывающего горячие щи, и улыбнулась. А в это время кто-то мимо окна прошел. Хлопнула калитка, послышались шаги на крыльце и в дверь негромко постучали.
— Да,— в один голос откликнулись Пелагея Ильинична и Митька, обернувшись к дверям. В Макаровке в двери никто не стучал, кому надо было — так заходили.
Когда через порог перешагнул высокий, как-то странно улыбающийся человек в хорошем пальто и кроличьей шапке с козырьком, Митьке показалось, что он уже где-то встречался с ним. И улыбка у человека вроде бы знакомой была, располагающей к нему, но сердце у Митьки вдруг сжалось и ухнуло куда-то вниз. Припомнил Митька, что так же ухнуло оно у него однажды, когда он мотором мимо порожка Буркан проносился.
