— Давно ли женаты? — прервал вдруг старик себя,— нет, должно быть, недавно,— сам же себе и ответил.— А я вижу, вы все милуетесь. Ну и в добрый час. А я вам сейчас постельку спроворю, вот вы у меня славненько и переспите.
Старик был огромный, с круглыми коричневыми ладонями и белой головой. Когда он разговаривал, казалось, что в комнате катают в пустой бочке булыжник, а взял в руки простыни, и они в его руках были не более столовых салфеток.
— Сношка старается,— объяснил им старик,— я-то дома — редкий гость, все больше по тайге привычный шастать. А вернусь — порядок в доме люблю. Они-то отделились, еще третьего года съехали...
И опять они забывали про старика, смотрели друг на друга и заговорщицки улыбались, лишь двое зная об этом заговоре от всего остального мира. И старик, все подмечая, все слишком хорошо зная по себе, добродушно усмехался в седую бороду.
— А вы? — запоздало вспомнили они про старика, наматывающего громадную портянку на громадную ногу.
— И мы не слоны,— ответил старик, — в тайге не потеряемся. Нам абы печь, да на че лечь. Ну, хорошего вам.
А они еще долго сидели за столом, зная, что их ждет постель и что каждую минуту можно пройти за занавеску и лечь на свежие простыни под теплое одеяло, и сознательно удлиняли, отодвигали это мгновение, потому что и так им было слишком хорошо. И уже казалось, что лучше не может быть никогда. Но они ошибались, потому что ночью им было еще лучше, и они лежали, тесно прижавшись друг к другу, и уже не глазами, а всем своим телом, всем существом своим ощущали беспредельное родство.
Временами Любка словно бы проваливалась в сон, но и тогда она была рядом с Вячеславом Ивановичем, совершенно нераздельная с ним, и, мгновенно приходя в себя, тихо улыбалась и осторожно проводила рукой по его лицу.
— Я был плохим студентом,— неожиданно заговорил Вячеслав Иванович,— меня больше увлекала древнерусская литература, а я слушал лекции по высшей математике. И когда меня уже собирались отчислить, пришла Мария Иосифовна. Так вот мы и познакомились впервые, хотя и учились на одном курсе. Меня не отчислили. Я стал вначале посредственным студентом, а потом и хорошим, стабильным, как говорили в деканате. На четвертом курсе мы поженились. А вот страсть к древнерусской литературе у меня все-таки осталась. Я многое помню наизусть. Хочешь, почитаю?
— Хочу,— шептала Любка, теснее прижимаясь к нему.
— «По благословлению отца моего старца Епифания,— медленно и торжественно начал читать Вячеслав Иванович, и Любка тихо вздрогнула, так неожиданно и странно прозвучали для нее эти дивные слова,— писано моею рукою грешною протопопа Аввакума, и аще что реченно просто, и вы, господа ради чтущии и слышащии, не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русский природный язык, виршами филосовскими не обык речи красить, понеже не словес красных бог слушает, но дел наших хощет...»
