Рита смотрит на свою тень и поправляет волосы. Она не носит шляпок, терпеть их не может, говорит, что шляпки – это превратно понятая женственность. И перчаток не носит. Она любит прикасаться ко всему руками. Даже к скульптурам в музеях. Разумеется, пока смотритель не видит.
Шарфов она тоже не носит. Темное пятно под скулой ничуть не беспокоит ее. И, кажется, ей доставляет удовольствие смущать мужчин в кафе и на улице. «Пусть думают, что ты страшно ревнивый», – говорит она и смеется.
Мы больше не возвращаемся к январскому разговору. Но теперь мне кажется, что я существую в двух временах: в том, где есть Рита, и в том, где ее уже нет. Эта тяжесть двойного существования испепеляет меня.
Все мое лучшее, все
божескоево мне пробуждается благодаря Рите. Я узнаю себя, благодаря ей. Смогу ли я соответствовать этому дару?
Сегодня мы сидели в Тюильри, возле пруда, и смотрели, как рыбы, крупные, коричнево-рыжие, высовывают из воды раскрытые рты в ожидании хлебных крошек. А рядом также попрошайничали голуби. Они подходили совсем близко к нашим стульям и урчали. Не знаю, но почему-то меня беспокоил этот звук.
Рита достала из сумки пакетик с остатками вчерашнего багета и стала скармливать его попеременно рыбам и птицам. «О чем ты думаешь?», – спросила она. «Я думаю о счастливцах, которые догадаются выловить этих откормленных карпов и зажарить. А заодно и голубей. Смотри, они уже летать не могут от сытости».
На самом деле я думал о том, что означают слова «порок сердца», и о том, что было вчера, когда Рита не открыла мне дверь.
Уходя, я забыл ключ. Когда я вернулся, в одной руке у меня был пакет с покупками, в другой связка книг из библиотеки. Я постучал, поддерживая книги подбородком, но ответа не последовало. Я стоял под дверью, наполняясь ужасом. В этом чувстве была нежилая, последняя пустота, оно было как дом, предназначенный к сносу.
Уйти Рита не могла, ей пора было собираться на работу. Может быть, я постучал недостаточно громко. Но тишина в комнате была такая
кромешная, что стучать снова я не решался.
Я стоял под дверью и молил Бога, чтобы он избавил меня – от чего? И почему – меня? Почему в этот миг я думал о себе? Я как будто заранее со всем согласился, предал Риту, и думал только о том, как перенести утрату.
И вдруг я расслышал легкий сухой выдох, похожий больше на покашливание. Ее привычный выдох, когда она просыпалась.
Прислонясь лбом к двери, я плакал. Я обещал себе никогда больше не думать о худшем. Рита с таким достоинством переносит болезнь, и я не должен беспокоить ее своим страхом, не должен
