Магазин беспошлинной торговли! Аэропорт! Специальные предложения! — Сегодня утром он купил там добротную записную книжку в переплете из свиной кожи!
Он вспомнил, как стоял перед замызганным стеллажом с книжкой в руке и приценивался. Проехала магазинная тележка. Послышался звонок, оповещавший о вылете. Зашарканный пол.
В номере он долго сидел за столом перед раскрытой записной книжкой. За окном рокотало ночное шоссе, время от времени тяжело вздыхали тормоза грузовых фургонов, Клокман смотрел, как пролетают по серому окну чудища и люди в облегающем трико: отблески огней.
Он был один. Ночь.
Ночь в отеле.
Он поставил чернильную кляксу в записной книжке.
Потом он записал: «Сегодня… не знаю… в обменном пункте у служащего перстень с печаткой… таксист с пальцами, похожими на сосиски… стюардессы… еда в самолете… нет, не то. — Он поковырялся в носу. — Голод? Боль? Терзания? — Геморроидальные узлы… Вагнер и Палек! — Звезды? Залитые потом лица? В конце концов, — он остановился, — что я делаю? — Он стукнул кулаком по столу! — Сижу тут в своем номере, смертельно усталый, уже пора спать.»
Он стукнул еще раз. Он же эту книжку взял просто так, из-за свиной кожи…
Может, начать дневник, прикинул он и, немного погодя, подумал: «Зачем? Чушь какая! — Хотя почему бы и нет?»
Он усмехнулся.
«Иногда бывает так странно на душе, — писал он, — столько людей. Никакого постоянства. Сплошные разъезды. Все стирается. Вот как зад себе подтираешь. Директор скотина.»
Теперь ему писалось легче.
Когда он писал, ему казалось, что сейчас он найдет какой-то порядок, костяк, точку опоры.
Потом он почувствовал, что зад у него горит.
Отсидел!
Он писал. Ему хотелось писать. Хотелось неудержимо. Под конец он вывел прописными буквами на первой странице заголовок: ДНЕВНИК.
Надо ли тут что-то объяснять? Мы все же можем сказать: он приблизился к поворотному пункту, незаметно, мимоходом, как это обычно и бывает.
Клокман встал, выглянул в ночь, в свой квадрат ночи, где-то там ветка дерева, словно огромный деревянный язык колокола, глухо ударяла по стене.
Он взглянул на часы. Рыгнул.
Значит, тут есть и другие деревья.
Маленькие монстры и летучие фигурки на оконном стекле то расплывались, превращаясь вроссыпь крошечных пятен, то с жаром набрасывались на него, словно рой жалящих ос, — то вдруг припускали, проскальзывая стремительной вереницей параллельно оконным рамам, и потом терялись на черной стене.
Моя жизнь? Мое бытие? Мои мирские устремления? — Шприцы для смазки? Чернильные каракули? Крошки зубной боли?
