Вот так открыто, на весь мир, поставить в один ряд японских военных преступников и американское командование!
Я смотрела на этих людей, на тяжелое лицо Макартура и удивлялась превратностям судьбы: это они, они причастны к гибели сотен тысяч беззащитных японских детей, женщин, стариков. Раскаявшийся убийца — все равно убийца. А эти даже не думают раскаиваться.
Припомнилась недавняя встреча в районе книжных магазинов Канда. Я часто приходила сюда, заглядывала в лавчонки букинистов, рылась в ворохах никому не нужных полуистлевших книг. Тут неожиданно отыскала «Плывущее облако» Фтебэтэя, «Под сенью смерти» Токутоми Рока, «Нарушенный завет» Тотсона. Особенно порадовала находка книжечки моей любимой писательницы Хигути Итиё. Хигути умерла рано, в двадцать четыре года, от болезни легких. Но она успела создать яркие книги о жительницах бедных кварталов Токио, служащих харчевен, проститутках, гейшах, — целый мир, неведомый европейцу.
В лавчонке «Муси», что значит «Мушка», иногда появлялся пожилой японец с растрепанными иссиня-черными волосами и беспокойными, горячечными глазами. Одет он был бедно, но опрятно. Первоначально я приняла его за сумасшедшего, так как он все время бормотал себе что-то под нос и бросал дикие взгляды по сторонам. Иногда словно бы с удивлением рассматривал меня и улыбался. Улыбка была дружелюбной. По-видимому, моя военная форма в его глазах не придавала мне воинственности. Он только хмыкал и улыбался. Несколько дней назад, при очередной встрече в лавке «Муси», он подошел ко мне и, словно бы извиняясь, протянул тоненькую книжку в бледно-оранжевой бумажной обложке: «Нацуно хана» — «Летние цветы».
— Я автор этой книжки, — пояснил он смущенно. — Она только что поступила в продажу, американская цензура долго не пропускала ее. Многое изъяли. Мне хотелось бы подарить вам свою книжку, поскольку, как я понял, вы любите японскую литературу, а значит, и Японию…
На книжке имелась марка с красной печаткой автора: своеобразное удостоверение, что это законное издание.
Я взяла книгу, поблагодарила. Прочитав имя автора, воскликнула:
— Так вы и есть Хара Тамики! Я слышала о вас, знаю ваши стихи!
Он, казалось, был изумлен.
— Я — ничтожный писатель. Когда от болезни умерла моя жена, я только и писал об этом. Мне хотелось уйти из жизни. Боль одиночества… Прошлое как близкий умерший, скорбь о нем ничто не в силах облегчить. Шла война, и она убила мою подругу. В молодости я участвовал в пролетарском движении и боролся с теми, кто хотел войны…
