Юнец торжественно кивнул.
Холмс не терял времени. Расспросив мальчугана и щедро вознаградив его, мы поймали кеб и отправились в указанный квартал, неприметный и загадочный. Неподалеку от места Холмс нанял в помощники еще одну оборванку — слепую торговку спичками. Хватило соверена — она мгновенно отрепетировала роль. Вид у нее был донельзя прискорбный, но торговка ухитрилась изобразить еще большее убожество и принялась стучать в дверь слабым стуком, взывая о помощи. Сперва в оконце возникло лицо и рявкнуло на нее, однако нищенка зашаталась и стала вновь плакать и умолять. Фигура в проеме ненадолго исчезла, а затем дверь очень медленно отворилась. Мы отбросили всякие церемонии и устремились к щели. Девчонка бросилась наутек; послышались резкий вскрик, топот — и мы ворвались внутрь.
В углу бедно обставленной комнаты стояло и гневно взирало на нас создание, закутанное в плащ: торчала лысая, сморщенная, костлявая голова; скудная плоть, где еще оставалась, была отвратительного мертвенно-бледного цвета.
— Не знаю, кто вы или что, — молвил Холмс, — но ваша деятельность окончена. У меня есть доказательства вашей причастности к гибели двух человек.
Глаза существа были полны ненависти, и оно лихорадочно обдумывало побег из западни. Затем взор потускнел, и череп понурился, прежде чем взглянул в нашу сторону вновь.
— Для суда у вас нет никаких улик. Но, может быть, пора остановиться. Надеюсь, вы не будете столь строги, когда услышите мою историю.
Я опешил и почувствовал, что даже непроницаемый Холмс был застигнут врасплох. Ибо голос принадлежал благородной женщине — чистый и благозвучный. Она указала на пару грубых стульев. Мы сели и вопрошающе взглянули на нее.
— Мое имя не имеет значения. Я родилась в колонии — Гвиане, где моя мать, еще молодая, погибла в сточных водах. В младенчестве мной занимались отец и нянька-туземка, но в тамошней нездоровой атмосфере папа тоже вскоре скончался от какого-то недуга. У нас не было близкой родни, однако имелся дальний родственник, который однажды посетил колонию и познакомился с моим отцом перед отплытием в Англию. Я обнаружила, что меня — и родительское состояние — препоручили этому человеку, по каковой причине я прибыла в страну, никогда не бывшую мне домом. Дальнейшее вас вряд ли удивит. Сей, с позволения сказать, родственник и опекун заявил, что дела моего отца пришли в упадок и он сам разорится, если заплатит все долги. Мне придется работать. Меня отослали на спичечную фабрику «Лифант и Брей» и поселили неподалеку, в жалком жилище. После этого — мне было двенадцать, прошу учесть — моя жизнь свелась к нескончаемому монотонному труду под грубым присмотром, ее условия были ужасны. Опекуна я видела редко, он появлялся лишь с целью удостовериться, что я еще жива. Тот факт, что я была образованна и подготовлена к более благопристойному существованию, лишь ухудшил дело. Мастер Уолвис возненавидел меня. Я думаю, он был в сговоре с моим опекуном, ибо видела, как они совещались. Мое естественное неприятие таких условий означало, что этот негодяй был вправе издеваться надо мной, бранить, бить и штрафовать. Сбежать оттуда не было ни малейшей возможности: за мной неусыпно следили, да и денег я не имела.
