— Поплыли, плывут! Плыву-ут! — слышалось со всех сторон. — Ай, батюшки… Убегут!
Пушкин выскочил на берег, наскоро одеваясь, смотрел из-под руки. Повыше по течению чернели, рядом две головы, плыли к острову.
— А ведь уйдут, ей-богу, уйдут! — одобрительно проговорил чей-то веселый голос. — Вот ребята! Из тюрьмы! Из Мандрыковки!
Пушкин обернулся.
Вытянув любопытно шею, за ним стоял коренастый великоросс со стеклянным большим кувшином в руках; в кувшине в ярко-желтой воде со льдом плавали ломтики лимона. Торговец был подпоясан широким поясом с десятком стаканов.
— Попробуй лимонаду, баринок! — сказал он дружелюбно. — Оно хорошо, искупамшись!
— Чего они кричат? — спросил Пушкин, все еще вытягивая шею.
— Колодники сбежали. На берегу работали, — объяснил торговец. — Эх и ухари!
Грянул выстрел.
Пушкин оглянулся на собеседника…
— Ништо! — сказал тот, подхватив взгляд поэта. — Плывут, родимые! Уйдут, дал бы бог!
Пушкин смотрел — головы подплывали к острову, двое выскочили, вместе ринулись стремительно по огненному песку в кусты.
— Да они скованы, видишь? — снова разъяснил продавец лимонада: он разбирался в деле лучше поэта.
— Слава те господи… Эх, ну и ребята…
И он повернул к поэту румяное, белое лицо в русой бороде…
— Так кушай, барин! Хорошо… За ихнее здоровье! Вольный народ.
— Откуда ты сам-то, друг?
— Я-то? Московской.
«Земляк!» — с удовольствием подумал Пушкин и выговорил значительно:
— И я московский!
Было почему-то приятно почувствовать себя близким с этим смелым, остроглазым человеком. Пушкин выпил стакан ледяного лимонада.
А в следующие дни он метался в жару в своей хатке, а рядом хлопотал тот же Никита.
Вечером алые пятна заката ползли по беленой стенке, в церкви неподалеку все звонили, звонили досадительно… Поэт дремал, просыпался, снова заводил глаза, и тогда по стенке струились речные волны, в них все плыли головы, и было страшно, что они не доплывут до берега…
Гремел выстрел… Поэт метался, просыпался, но веки не открывались. И опять плыли в волнах две бритых головы, пробиваясь к берегу…
Гремел выстрел…
Вдруг бред оборвался. В тишине такой знакомый молодой голос спрашивал тихо и тревожно:
— Пушкин! Вы спите, Пушкин?
— Раевский! — слабым голосом воскликнул поэт, пытаясь оторвать голову от подушки. — Я..
— Что с вами, Пушкин? — волновался младший Раевский. — Мы вас насилу разыскали… Вы же больны! Какая ужасная хата!
— Пустое… Лихорадка!
— Чего спрашивать, Николай! Беги сейчас за нашим доктором… За Рудыковским… — заговорил властно другой голос — голос самого генерала Раевского. — Чего же Инзов смотрит?
