Киев очаровал Пушкина своими холмами, цветущими садами и каштанами, древними храмами, дивным Андреевским собором над Днепром работы Растрелли. Он заехал к генералу Раевскому, командовавшему стоявшим в Киеве 4-м армейским корпусом, пообедал в его семье вместе с украинским помещиком Давыдовым. — Раевские! Чудесная семья! Какие девушки, особенно старшая! Катя! — Раевские собирались в скором времени ехать на Кавказ и в Крым — как все выходило удачно. Вспомнили Петербург. Условились с Раевскими, что проездом через Екатеринослав они там разыщут поэта.
Тройка Пушкина скакала и скакала вперед — и вот он, Екатеринослав!
На приднепровских холмах, среди зеленого лукоморья степи, краснел кирпичами недостроенный собор. Молод был город Екатеринослав, словно нечаянно оброненный в степях у Днепра Потемкиньм. Умер счастливец Потемкин вскоре где-то неподалеку, в степи Молдаванской. Затосковав, вышел он из коляски, лег на зеленую траву и отдал богу свою грешную, но легкую и сильную душу.
А начатые в Екатеринославе собор да потемкинский дворец так и простояли в кирпиче до Пушкина недостроенными.
И все же город, как и все, что делал легкий на руку Потемкин, остался жить: отарой белых овец жались трудовые мазанки к пустующие каменным гигантам церкви и царства — храму и дворцу, порожденным петербургской чванной пышностью. Екатеринослав тонул в цветущих садах да временами в душной пыли, когда заключенные выходили из огромной тюрьмы и дружно мели улицы. Было 17 мая. Тройка подкатила к глинобитному, с рыжими пятнами по беленым стенкам дому — гостинице «Версаль». Худущий, богобоязненный, с пейсами, еврей-хозяин в сюртуке, в коротких штанцах, белых чулках и туфлях, подскакивая, рысью несся навстречу, приседая и кланяясь в пояс, жестами приглашая поэта в свое убогое предприятие.
Никита бегом втащил чемоданы в непроветренную, душную, полную жужжанья мух комнату. В два засиженных окошка заглядывал в номер дворик, зарастающий мальвами, маками, подсолнухами, репейниками. Пушкин уже мылся в глиняном тазу и переодевался по форме: казенный пакет предписано было вручить по назначению безотлагательно.
В треуголке, в форменном мундире, при шпаге, Пушкин стремительно шагал по пахнущим пылью, полынью, обсаженным тополями спокойным улицам к резиденции главного попечителя о колонистах юга России, генерала от инфантерии Инзова Ивана Никитича. По сторонам маячили белые мазанки под соломой, с голубыми и красными обводами вокруг окошек, бурые плетни, из-под которых страстно звенели собачьи голоса разного тембра и выглядывали те же мальвы и подсолнухи. Дом попечителя означила полосатая караульная будка у ворот. За скрипучей калиткой обширный зеленый двор был мирно полон бодрого птичьего крика. Горластые красные петухи, рослые куры, белощекие серенькие в крапинку цесарки, грозно бормочущие, с пышными лилово-красными рожами индюки — хвосты веером, озабоченно подпрыгивающие индейки, радужногорлые утки, гуси, серые и важные, — все это кудахтало, пело, крякало, гоготало. И все крики перекрывал резкий голос двух царственных павлинов, сидевших на садовой решетке, свесив самодовольно длинные свои сказочные хвосты в самоцветных глазках.
