Наконец, Кэп согласился. Они автобусом доехали до парка и пошли по аллее.
После дождливого августа пришел сухой теплый сентябрь. Листья шуршали под колесами коляски. И березы трепетали золотыми кронами в волнах теплого ветра. Аллея кончилась площадкой, нависшей над берегом. Река отражала высокое небо. И запах осени – последних цветов, пожухшей листвы, далеких костров и чего-то неуловимо-пронзительно горького - стискивал сердце смутной предзимней тревогой. Порыв ветра поднял с земли сухие листья. Тёма поежился.
- Мёрзнешь? – спросил Кэп.
- Не, - помотал головой Тёма. И вдруг начал негромко, будто отстраненно говорить:
Игрушечной нашей любви
Слегка не хватало печали...
И синие чайки кричали.
И сонные сосны качали
Над нами вершины свои...
А впрочем, была и печаль,
Как это притихшее море.
Как музыка
В Домском соборе,
Когда забывается горе
И кажется,
Жизни не жаль.
А после
Была и тоска,
Глухая, как поздняя осень,
Когда необуздан и грозен
Прибой из волны и песка.
А что ещё нужно душе?
Немного любви
И тревоги,
Немного листвы на дороге
И ветра в сухом камыше.
Но главное - это печаль,
Как тихое, кроткое море,
Как музыка
В Домском соборе,
Когда забывается горе
И кажется -
Жизни не жаль.*
Кэп замер. Никогда в жизни ни одно стихотворение, и вообще – ни одни слова не были такими его, словно – выстраданными, словно – озвучившими его дыхание и биение его сердца. И никогда ни один человек не был ему так дорог и так зависим от него, как Тёмка.
- Твои? – тихо спросил Кэп.
- Нет. Это – Анатолий Жигулин, не очень известный поэт. Его при Сталине в тюрьму посадили в 19 лет. И стихи все такие… с надломом. Красивые, да?
- Словно про нас, - кивнул Кэп. – Мы долго вместе будем, как думаешь?
- Не знаю. Я умру, наверно, когда ты… когда всё закончится.
- Нет. Тём, обещай, что – нет.
Артём молчал. Кэп подкатился к нему ближе, взял за запястье.
- Обещай! Ты – младший. Ты должен слушаться, слышишь?
Тогда Тёма кивнул:
- Обещаю.
Они вернулись к остановке. И, ожидая автобуса, Кэп сказал:
- Ты можешь во вторник придти? А сегодня и завтра – не надо!
У него снова кончились деньги. И он не хотел, чтобы Тёма знал, что он будет сидеть на пустой гречке. Да, он всё еще глупо форсил, не признаваясь Артёму в своей нищете. Но во вторник уже должна была придти зарплата. Большая. Настоящая. А за два дня до наступления новой и богатой жизни глупо падать в грязь лицом, правда?
Артём посмотрел на него тревожно, но ничего не спросил. В автобусе он встал чуть в отдалении. На своей остановке Кэп обернулся:
