В подготовке вечера – изготовлении и развешивании фонариков, драпировке помещений и т. д. – принимали участие все молодые люди из лермонтовской компании. А денежные расходы покрывались за счет подписки, объявленной среди «водяного общества». Причем принять участие в ней, а стало быть, и в празднике могли далеко не все желающие – только люди определенного круга, знакомые между собой. Всякие сомнительные личности не допускались.
К восьми вечера приглашенные собрались. Начались танцы. «Хор военной музыки» (так называли тогда оркестр) занял небольшую площадку над гротом. Возможно, было даже «два хора музыки», сменявших друг друга. А в перерывах между танцами играли музыканты-солисты. Собравшимся запомнилось негромкое звучание какого-то струнного инструмента, давшее Лермонтову повод сказать, что это он распорядился перенести сюда эолову арфу из беседки на горе.
Погода внесла свою в великолепие праздника добрую лепту. Безоблачное небо было усыпано крупными яркими звездами. Ни малейшее дуновение ветерка не тревожило листву на деревьях. Освещенные тысячами фонариков, они являли собой фантастическое зрелище. Кавалеры заботились, чтобы дамы не скучали. По ходу вечера их непрерывно угощали мороженым, конфетами, фруктами. Лермонтов много танцевал. Лорер вспоминал, что после одного из танцев Михаил Юрьевич подошел к нему и указал на даму Дмитриевского – мол, это и есть обладательница воспетых тифлисским гостем «карих глаз». Закончился бал уже под утро, а по мнению Лорера – даже на рассвете.
Ясно, что такой пышный праздник не мог не произвести на его участников и зрителей особенного впечатления.
И все же слишком уж широкое освещение его в мемуарной литературе заставляет задуматься. Чем вызвано столь повышенное внимание к событию, в сущности, рядовому – мало ли было балов в практике «водяного общества» тех времен?
Видимых причин тому можно назвать две. Первая – необычность обстановки, в которой проходил бал, – романтический грот, деревья в призрачном, словно сказочном освещении, звездное небо над головой. Вторая, более веская причина, – случившаяся буквально через неделю дуэль, которая окончилась гибелью самого приметного участника веселья. «Кто думал тогда, – писал Лорер, – кто мог предвидеть, что через несколько дней после такого веселого вечера настанет… для всех нас, участников, горечь и сожаление?»
И все же, думается, не стоит ограничивать значение столь заметного события лишь сказанным. Несомненно, оно сыграло в судьбе Лермонтова определенную роль. Но какую? Биографы Лермонтова постарались представить бал 8 июля важным эпизодом в нарастании антагонизма между лермонтовской компанией и врагами поэта. «Между тем события зрели, – писал Мартьянов. – В среде лиц, окружавших поэта, произошел раскол, и мерлинисты отпали…» И далее: «Вот причина к ожесточению отпавшей кучки мерлинистов и гнусному шепоту: „Проучить надо ядовитую гадину!“» И Висковатов утверждал: «Бал этот, в высшей степени оживленный, не понравился лицам, не расположенным к Лермонтову и его „банде“. Они не принимали участия в подписке и потому не пошли на него».
