Таким образом, конфликтная ситуация, которую иные биографы готовы растянуть чуть ли не на все лето, началась именно тогда и фактически заняла не более десяти дней: 27 июня Мартынов вернулся из Железноводска, 7 июля туда уехал Лермонтов. Так что развивались события очень стремительно.
Кое-кто из желающих свалить всю вину за конфликт на Мартынова старается подлить в огонь ссоры вместо масла малость «жизненного эликсира», рецепт которого был обнаружен в некоем старинном манускрипте. Впрочем, разжечь страсти должен был не столько сам эликсир, который считается медицинским курьезом давно минувших времен, сколько написанная на этом же листе эпиграмма, подписанная «N»:
Mon cher Michel!
Оставь Adel,
А нет сил,
Пей эликсир…
И вернется снова
К тебе Реброва.
Рецепт возврати не иной,
Лишь Эмилии Верзилиной.
Рядом имелась приписка, сделанная якобы лермонтовской рукой: «Подлец, Мартышка!» – тоже подписанная «N».
Вокруг эпиграммы разгорелись нешуточные споры. Сторонники подлинности документа строили гипотезы об ответных действиях Мартынова, задетого шутками Лермонтова. Их противники разбирались, кто мог быть автором подделки. А ларчик открываеся просто, но лишь тому, кто достаточно хорошо знает все те же реалии пятигорского бытия того времени. Дело в том, что Адель Омер де Гелль, на которую намекает эпиграмма, в Пятигорске тогда отсутствовала напрочь, а Нимфодора (Нина) Реброва уже давно была замужем за жандармским офицером Юрьевым и имела двоих детей.
Стало быть, ни та ни другая не могли выступать объектами любовных увлечений поэта летом 1841 года. Это хорошо знали все в лермонтовской компании, но не знал автор подделки, который позаимствовал имена этих мифических возлюбленных из творений князя Вяземского, опубликовавшего поддельные письма Омер де Гелль и фальшивые страницы ее дневника, где расписываются страсти, якобы кипевшие в любовном треугольнике Адель – Лермонтов – Реброва. Эпиграмма интересна нам лишь упоминанием «Эмилии Верзилиной» (а она носила фамилию Клингенберг, что тоже было известно всем окружавшим ее молодым людям) – здесь чувствуются отголоски тех разговоров, которые ходили в обществе об ее отношениях с Лермонтовым.
А теперь – внимание! Мы вступаем на мостик – хрупкий, не слишком надежный, сотканный из предположений, допущений и догадок, но зато ведущий прямо в сердцевину тайны. Вот она: говоря о преддуэльном конфликте, обычно замечают лишь насмешки Лермонтова над Мартыновым. А ведь дело не столько в них, сколько в тех очень и очень злых шутках, которые поэт адресовал Эмилии. Возьмем стихотворные экспромты, к ней относящиеся. Разве щадили они самолюбие привыкшей к всеобщему восхищению «Розы Кавказа»?
