Да, они явно знали друг друга раньше. Знали, вопреки ее утверждению: «В мае месяце 1841 года М. Ю. Лермонтов приехал в Пятигорск и был представлен нам в числе прочей молодежи». И не просто знали, а вполне могли заинтересоваться друг другом, поскольку были весьма приметными фигурами. Но слишком уж краткими оказались их тогдашние встречи. Слишком людно было вокруг них. А вот теперь, этим летом, оказавшись близкими соседями, они могли видеться сколько хотели и, конечно, тут же потянулись друг к другу. Правда, Эмилия Александровна категорически отрицала это взаимное притяжение: «Он нисколько не ухаживал за мной, а находил особенное удовольствие дразнить меня. Я отделывалась, как могла, то шуткою, то молчанием, ему же крепко хотелось меня рассердить; я долго не поддавалась, наконец это мне надоело, и я однажды сказала Лермонтову, что не буду с ним говорить и прошу его оставить меня в покое».
Лукавила красавица, ох лукавила! И это очень странно, ведь любая девица, да еще провинциалка, должна бы гордиться вниманием такого поклонника – ведь писала она воспоминания в ту пору, когда слава Лермонтова распространилась по всей России. Ну а раз не хотела признаваться, значит, чего-то опасалась. Чего же? Увидим дальше.
То, что поначалу отношения у них с Михаилом Юрьевичем сложились далеко не враждебные, мы можем понять и сами. И все же не грех послушать Чилаева, квартирного хозяина Михаила Юрьевича. Он с большим интересом следил за жизнью своего постояльца (с какой целью – вопрос особый) и достаточно хорошо знал о его отношениях с Эмилией Клингенберг, жившей буквально в двух шагах. Со слов Василия Ивановича Мартьянов сообщает: «Лермонтов же с первого дня появления в доме Верзилиных оценил по достоинству красоту Эмилии Александровны и стал за ней ухаживать. Марья Ивановна отнеслась к его ухаживанию за ее старшей дочерью с полной благосклонностью, да и сама m-llе Эмилия была не прочь поощрить его искательство. В. И. Чилаев положительно удостоверял, что она сначала была даже слишком благосклонна к Михаилу Юрьевичу. Все было сделано с ее стороны, чтобы завлечь „петербургского льва“, несмотря на его некрасивость. Взгляд ее был нежен, беседа интимна, разговор короток (она называла его просто Мишель), прогулки и тет-а-тет продолжительны, и счастье, казалось, было уж близко…»
Процитировав далее воспоминания Эмилии Александровны, где старательно подчеркиваются ее натянутые отношения с Лермонтовым, Мартьянов замечает: «Нет сомнения, что это все так и было, но относится ко второму периоду ее отношений к поэту, о том же, что было в первом, – она не только благоразумно умалчивает, но от всякого намека на ее кокетство (чтобы не сказать более) с Лермонтовым открещивается и старается всеми силами замести хвостом следы».
