Рэмсден. Очень рад, что вы о себе такого хорошего мнения.
Тэннер. Этим вы только хотите сказать, что мне бы нужно постыдиться говорить о своих достоинствах. Вы не хотите сказать, что у меня их нет; вы отлично знаете, что я такой же разумный и честный гражданин, как и вы, такой же принципиальный в личной жизни и гораздо более принципиальный в политических и моральных воззрениях.
Рэмсден (задетый за самую чувствительную струнку). Я протестую. Я ни вам, ни кому другому не позволю рассматривать меня как рядового представителя английского общества. Я ненавижу его предрассудки, я презираю его ограниченность; я настаиваю на своем праве мыслить самостоятельно. Вы разыгрываете передового человека. Позвольте вам сказать, что я был передовым человеком до того, как вы родились на свет.
Тэннер. Я так и думал, что это было очень давно.
Рэмсден. Я сейчас не менее передовой человек, чем прежде. Если вы считаете, что я хоть в чем-нибудь сдал позиции, — докажите. Я сейчас даже более передовой человек, чем прежде. Я с каждым днем становлюсь все…
Тэннер. Все старше, Полоний.
Рэмсден. Полоний! А вы, по-видимому, Гамлет?
Тэннер. Нет. Я только самый бесстыдный человек из всех, кого вы знаете. В вашем понимании — насквозь отрицательный тип. Вы захотели сказать мне правду в лицо и спросили себя с присущей вам прямотой и справедливостью: что можно, по чести, сказать о нем скверного? Вор, лгун, мошенник, прелюбодей, клятвопреступник, пьяница, обжора? Ни одно из этих определений ко мне не подходит. Пришлось ухватиться за тот факт, что я лишен стыда. Ну что ж, согласен. Я даже рад этому: потому что если бы я стыдился своего настоящего «я», то имел бы такой же глупый вид, как вы все. Развейте в себе немного бесстыдства, Рэмсден, и вы станете поистине выдающейся личностью.
Рэмсден. Меня не…
Тэннер. Вас не привлекает такого рода слава? Черт возьми, я ждал этого ответа, как ждешь коробки спичек из автомата, в который опустил пенни: вы постыдились бы сказать что-нибудь другое.
Уничтожающей отповеди, к которой явно готовился Рэмсден, не суждено прозвучать, так как в эту самую минуту возвращается Октавиус, а с ним мисс Энн Уайтфилд и ее мать; и Рэмсден, вскочив, спешит им навстречу. Красива ли Энн? Ответ зависит от вашего вкуса, а кроме того — или, верней, главным образом, — от вашего возраста и пола. Для Октавиуса эта женщина обворожительно прекрасна, в ее присутствии преображается весь мир и тесные рамки индивидуального сознания раздвигаются вдруг до бесконечности силой мистической памяти о всей жизни человечества, начиная от первых шагов на Востоке или даже от изгнания из рая. В ней для него — реальность мечты, внутренний смысл бессмыслицы, прозрение истины, освобождение души, уничтожение границ места, времени и обстоятельств, превращение крови, текущей по жилам, в сладостные потоки драгоценной влаги жизни, разгадка всех тайн и освящение всех догм. Разумеется, мать Энн, мягко говоря, не видит в ней ничего подобного. Не то чтобы восторги Октавиуса были в какой-либо мере смешны или преувеличены. Энн — если на то пошло — вполне гармоничное создание; она очень женственна, изящна и миловидна, у нее пленительные глаза и волосы. Кроме того, траур отнюдь не придает ей унылого вида, как ее матери: она остроумно сочетала в своем костюме черный и лиловый шелк, сумев таким образом почтить память отца и в то же время отдать должное семейной традиции отважного неподчинения условностям, которой так кичится Рэмсден. Но не в этом сущность обаяния Энн. Вздерните ее нос, скосите глаза, замените черно-лиловый туалет передником и шалью уличной цветочницы, уснастите ее речь вульгаризмами — и мужчины все-таки будут мечтать о ней. Жизненный импульс так же прост, как и человеческая природа, но, подобно человеческой природе, он иногда возвышается до гениальности, и Энн — один из гениев жизненного импульса. Не подумайте, однако, что в ней преувеличено сексуальное начало: это говорило бы скорей о недостатке, а не об избытке жизненного импульса. Она вполне порядочная, вполне владеющая своими чувствами женщина, что сразу и видно, несмотря на некоторую наигранную экспансивность и непосредственность в духе времени. Она внушает доверие, как человек, который не сделает того, чего не захочет, и некоторое опасение, как женщина, которая, вероятно, сделает все, что захочет, и при этом посчитается с другими не больше, чем потребуют обстоятельства и чем она сама найдет нужным. Короче говоря, она из тех женщин, о которых более слабые представительницы ее пола иногда говорят: это штучка! Трудно представить себе зрелище более трогательное, чем ее появление и поцелуй, которым она, здороваясь, награждает Рэмсдена. Покойный мистер Уайтфилд был бы удовлетворен — а может быть, и выведен из терпения — вытянувшимися лицами мужчин (за исключением неугомонного Тэннера), безмолвными рукопожатиями, сочувственным пододвиганием стульев, сопением вдовы и влажными глазами дочери, которая явно не может справиться со своим сердечным волнением. Рэмсден и Октавиус берут кресла, стоящие в простенке, и предлагают их дамам; но Энн подходит к Тэннеру и садится в его кресло, которое он подставляет ей резким толчком, после чего дает выход своему раздражению, усевшись на край письменного стола в нарочито небрежной позе. Октавиус уступает миссис Уайтфилд место рядом с Энн, а сам садится на свободное кресло, которое Рэмсден поставил под самым носом у изваяния мистера Герберта Спенсера. Миссис Уайтфилд, кстати сказать, — маленькая женщина с блеклыми льняными волосами, напоминающими солому, приставшую к яйцу. У нее растерянно-хитрое выражение лица, в голосе слышится писклявая нотка протеста, и она словно постоянно старается оттеснить локтями кого-то более рослого, затолкавшего ее в угол. В ней легко угадать одну из тех женщин которые сознают, что их считают глупыми и незначительными, и хотя не имеют достаточно силы, чтобы отстоять себя, тем не менее упорно не подчиняются своей участи. Есть нечто рыцарское в безупречном внимании, с которым относится к ней Октавиус, хотя вся душа его заполнена Энн.
