Мы вернёмся на Землю | страница 32
Но когда наш новый «француз», Георгий Владимирович, вышел, Корольков заплакал. Он сидел за партой и вытирал ладонью слёзы, а Родионов жалобно смотрел то на меня, то на него. Подумаешь! Надо было сказать, сколько до звонка. Возле нас собрались ребята, и все утешали Королькова, но Корольков продолжал плакать. Вдруг Корольков встал.
— Почему?.. — сказал он и всхлипнул. — Почему вы ко мне так относитесь? Почему все ставят мне подножки, бьют меня сумками по голове, съедают без спросу мои завтраки? Когда надо решить задачу или перевести французский, то вы бежите к Королькову, а потом меня за это щипаете и бьёте сумками по голове! — Корольков опять всхлипнул, сел на парту и закрыл лицо ладонями.
Он так рыдал, что некоторые в классе даже побледнели, а Родионов и Хмурая Тучка, казалось, вот-вот заплачут.
Хмурая Тучка подскочила ко мне. Она так возмущалась, что долго ничего не могла сказать, а только тяжело дышала.
— Ты… — сказала она. — Ты… я думала, что сдержишь слово, а ты… самый гадкий в нашем классе.
— Иди ты знаешь куда? — сказал я. — В баню!
Хмурая Тучка села на парту и заплакала. Вот она, моя новая жизнь! Просто чудесно всё получилось!
Все в классе были против меня. Я это видел по лицам. А сами-то! Сами Королькову подножки ставили, а теперь возмущаются.
— Ладно тебе, Корольков, — сказал я. — Если бы ты не был подлизой, я бы тебя не щипал. Ты думаешь, я не знаю, зачем ты директора привёл, когда мы дрались? Чтоб потом не говорили, что Корольков видел, а не сказал. Ябеда ты, вот кто! — И я вышел из класса.
Просто не знаю, как я высидел остальные уроки. Мне хотелось дать себе по морде. Если б в классе никого не было, то я бы так, наверно, и сделал.
После уроков я пошёл в парк, сел на скамейку и стал думать, как быть с дневником. Ну как я его дома покажу? Ведь я же сказал, что начинаю новую жизнь. Хорошо бы купить новый. Но где взять денег? Я всё же придумал, как мне быть.
Я вернулся в школу, подождал звонка с первого урока второй смены и вошёл в шестой класс. Я вытащил из портфеля дневник и бросил на пол.
— Что хотите, то и делайте, — сказал я, — только не рвите.
Сначала на моем дневнике плясали. Потом я сказал:
— Хватит, теперь ставьте оценки.
Мне сразу влепили четыре двойки — и пошло: начали ставить и вперёд, и за прошлые дни.
— А теперь, — сказал я, — вот эти двойки переправьте на пять. — Это я велел исправить те двойки, которые мне поставили француз и Клавдия Дмитриевна. После этого я забрал дневник. Вид у него уже был не новенький, но я всё-таки был ещё не доволен.
