Полукороль | страница 30

— Его надо посадить на кол, а кишки размотать для ворон. — Сказала министр Горма, уставившись на Ярви своими голубыми глазами.

— Ты всегда так говоришь, Мать Скаер. — Горм засунул нож обратно в пояс. — Но вороны меня никогда не благодарят. Это просто мальчик. Вряд ли эта резня была его идеей. — Это было правдой в большей степени, чем Горму было известно. — В отличие от благородного короля Одема, мне нет нужды возвышать себя, убивая слабых.

— А что насчет правосудия? — Министр хмуро посмотрела на покрытые саванами тела. На ее бритой голове напрягались мышцы. — Простые люди жаждут мести.

Горм выпятил губы и издал неприличный звук.

— Такова участь простых людей — чего-то жаждать. Разве ты ничему не научилась от Золотой Королевы Гетланда, прекрасной и мудрой Лаитлин? Зачем убивать то, что можно продать? Ошейник на него и отведите к остальным.

Ярви заорал, когда один из мужчин поднял его, а другой нацепил грубый железный ошейник на его шею.

— Если передумаешь насчет ножа, — крикнул Горм ему вслед, широко улыбаясь, — можешь отыскать меня. Прощай, бывший поваренок!

— Подождите! — прошипел Ярви, осознав, что сейчас случится. Его разум метался в поисках трюка, который бы его вытащил. — Подождите!

— Чего? — спросила Мать Скаер. — Прекратите его блеянье.

Пинок в живот выбил из него дух. Они заставили его дохромать до старого пня, и пока один держал его, другой притащил из кузницы раскаленный добела штифт и вставил клещами в ошейник. Удар молотком по штифту должен был его расплющить, но он промазал, ударив по касательной, и искры с раскаленного железа отлетели Ярви в шею.

Он никогда прежде не чувствовал такой боли. Завизжал, как кипящий чайник, зарыдал, заплакал и скорчился на колоде. Тогда один из них схватил его за рубаху и бросил его в вонючую лужу, так что железо зашипело, остывая.

— Одним поваренком меньше. — Лицо Матери Скаер было бледным, как молоко, и гладким, как мрамор, а ее глаза голубыми, как зимнее небо, и в них совсем не было жалости. — Одним рабом больше.

Ярви сидел на корточках в вонючей темноте, трогая пальцами ожог на шее и свежие царапины на грубо побритой голове. Днем он потел, а ночью дрожал, слушая стоны, хныканья и безответные молитвы на дюжине языков из надорванных глоток человеческих отбросов вокруг. И из его глотки они звучали громче всего.

Лучшие товары содержались наверху, в чистоте и хорошо накормленные. Их, в отполированных невольничьих ошейниках, выстраивали вдоль улицы, где их могли купить. Менее сильных, умелых или красивых приковывали цепями к перилам в задней части магазина и били до тех пор, пока они не начинали улыбаться покупателям. А здесь, в темноте и грязи, держали старых, больных и калек, и они дрались за отбросы, как свиньи.