Полукороль | страница 2



— Отец Ярви. — Он поежился на своем стуле от этой мысли. — Во мне мало мудрости. — Он имел в виду, что в нем мало храбрости, но ему не хватало храбрости признать это.

— Мудрости можно научиться, мой принц.

Он поднял левую руку на свет.

— А руки? Этому вы можете научить?

— Возможно у тебя проблемы с рукой, но боги дали тебе более редкие дары.

Он фыркнул.

— Вы имеете в виду мой прекрасный певческий голос?

— Почему бы и нет? И быстрый разум, и сочувствие, и силу. Только ту силу, которая присуща скорее великому министру, чем великому королю. Тебя коснулся Отец Мир, Ярви. Помни всегда: сильных мужчин много, а мудрых мало.

— Вот почему из женщин получаются лучшие министры.

— И чай у них тоже обычно получается лучше. — Гандринг отхлебнула из чашки, что он приносил ей каждое утро, и снова одобрительно кивнула. — Но приготовление чая — еще один из твоих великих талантов.

— В самом деле, геройская работа. Вы будете меньше льстить мне, когда я стану министром?

— Ты получишь столько лести, сколько заслужишь, и пинок под зад все остальное время.

Ярви вздохнул.

— Некоторые вещи не меняются.

— А теперь за историю. — Мать Гандринг достала с полки книгу, и камни на позолоченном корешке блеснули красным и зеленым.

— Сейчас? Я должен встать с Матерью Солнцем, чтобы покормить ваших голубей. Я надеялся перед этим немного поспать…

— Я позволю тебе поспать, когда пройдешь испытание.

— Не позволите.

— Ты прав, не позволю. — Она лизнула палец, перевернула страницы, и древняя бумага захрустела. — Скажи, мой принц, на сколько частей эльфы разбили Бога?

— На четыреста девять. Четыре сотни Малых Богов, шесть Высоких Богов, первые мужчина и женщина и Смерть, которая охраняет Последнюю Дверь. Но разве это не нужнее клирику, нежели министру?

Мать Гандринг цокнула языком.

— Министру нужны все знания, поскольку контролировать можно лишь то, что известно. Назови шестерых Высоких Богов.

— Мать Море и Отец Земля, Мать Солнце и Отец Луна, Мать Война и…

Дверь широко распахнулась, и в комнату ворвался ищущий ветер. Ярви подскочил, и языки пламени подскочили вместе с ним и затанцевали, искаженные в сотнях и сотнях банок и колб на полках. По ступеням, спотыкаясь, поднимался человек, и пучки трав перед ним качались, словно повешенные люди.

Это был дядя Ярви, Одем. Его намокшие от дождя волосы прилипли к лицу, а грудь тяжело вздымалась. Он уставился на Ярви широко раскрытыми глазами и открыл рот, но не произнес ни звука. Не нужен был дар сочувствия, чтобы понять: его гнетут тяжелые вести.