— Что поделать, такова жизнь. Моя жена была женщиной энергичной и очень общительной. Между прочим, владела эсперанто. И вот нате вам — живет растительной жизнью…
По очереди приложившись к бутылке, принимаемся за дело. Пальяс роется в ворохах старых газет.
— Знаете, это, наверное, какая-то мания — ничего не могу выбросить. Иной раз чуть не ночи напролет провожу над заметками, припоминаю людей, события… Да, многое видел, многое пришлось пережить. Казалось бы, и сегодня забот хватает, так нет же — будто магнитом тянет в прошлое… Ага, вот и нашлась наконец.
И он протягивает сложенный пополам газетный листок. Мы с Суси пробегаем его глазами — раз, другой…
— Но я не вижу здесь ничего такого — обычная заметка, скучноватый комментарий к довольно неприятному событию местного значения, не более того, — я откровенно разочарован.
— Мне всегда казалось, что комиссар Пуэртолас слишком прохладно отнесся к этому делу, — замечает Пальяс.
— А все потому, что жертвой оказалась всего-навсего проститутка, — ехидно добавляет Суси.
— Вы люди приезжие, вот вам и не показалась эта заметка. А мне сразу бросились в глаза некоторые несуразности, — в голосе архивариуса звучат укор и гордость одновременно.
— Интересно, какие?
— Здесь написано, что на женщину напали, когда она шла по улице Бальена.
— Ну и что из этого?
— Мне удалось поговорить с ней в больнице, и по ее словам, это случилось на площади Святых Епископов. Улица Бальена проходит по ту сторону Старого Квартала.
— Ах так… Что еще?
— Заметьте, журналист пишет, что вампир дал деру, увидев, как на крик стали сбегаться люди, сидевшие в баре неподалеку. Единственный бар на улице Бальена был в ту пору закрыт — его хозяин уехал в Альмерию на похороны брата.
— Гм… — качаю я головой. — Может быть, в этом что-то и есть… И все же это всего лишь детали, не больше. А вам как кажется?
— Мне всегда казалось, что полиция как-то уж очень легкомысленно повела это дело — вроде речь шла о пустячке. Вместе с тем было сделано все, чтобы похерить его — с глаз долой, из памяти вон.
— А девица, значит, махнула в Барселону.
— Ну да, только выбралась из больницы — и поминай как звали. Ее сестра так мне и сказала: дескать, раз уж здесь такое творится, самое время уносить ноги. И носа сюда не показывать.
Пальяс на миг умолкает, к чему-то принюхиваясь.
— Ну вам, пожалуй, пора, — подталкивает он нас к двери. — Пора мне и за женой поухаживать.
Воздух тяжелеет от запаха человеческих экскрементов. По щекам неподвижно покоящейся в кресле женщины катятся крупные слезы.
