— Может, еще Ничто, — продолжает этот мой ряд Сури (это их философ).
— И в то же время ваше благоговение перед полнотой жизни, неисчерпаемостью бытия, — говорю я. — А мы всё это только лишь провозглашаем.
— Мы тоже, — отвечает Сури. — Полнота и неисчерпаемость из неудачи и безысходности, то ли нашей, то ли того, что превыше нас, предельно для нас.
— Вы трепетны по отношению к земным и небесным вещам, — говорю я, — но испытываете их основания, добираетесь до червоточины в них… Добиваетесь червоточины. Чем безосновнее, тем больше света, так?
— Я не об этом, — отвечает Сури, — но в общем-то, можно и так. То есть не в этом дело.
— Я, кажется, понял, — киваю я, — то есть знал всегда.
— Погоди, — останавливает меня Сури, — я не успел состроить улыбку усталой мудрости.
— Всё это мило, конечно, — начинает Марк, — но взять ваши конфликты: талант и посредственность, свобода и самодовольство «середины», среднего вкуса, мышления, взгляда (пусть не нам судить здесь), одаренность и имитация одаренности… Неужели в этом для вас то, что мы на Земле называем борьбой добра и зла?
— Наверное, — медлит Сури, — мне непривычны ваши термины. Да, наверное, и в этом тоже, — добавляет он. — Добро отличается от зла, вероятно, тем, что догадывается о собственной неправоте.
— Это, увы, совсем не про нас, — вздыхает Стоя.
— Вы выстроили себя, исходя из собственной безнадежности? — спрашивает Марк, — из самого Ничто?
— Этого нельзя знать. — Когда Сури говорит, то шевелит ушами совсем как тот тинэйджер-слон при поедании морковки, которого я видел в детстве у нас в зоопарке в Бостоне. — К тому же вряд ли это нам вообще по силам.
— Но только это и есть! — жестикулирую я. — И ничего другого, если та́к вот, на самом деле! Всё другое из этого, чтобы быть доподлинным… чтобы хоть сколько-то глубины.
— А ведь в вашем мире, — Стоя обращается к Сури, — не так уж много любви или же счастья.
— Их и не может быть много, — отвечаю я, — но они есть .
— Мы, — говорит Марк, — пытаемся пробиться к сути, к той последней (у нас на эту тему есть разные слова), вы же пробиваетесь к ее отсутствию, к невозможности… обращаете «последние ответы» в промежуточные, не столь уж значимые.
— Мы так же как и вы, — останавливает его Сури, — не знаем, зачем живем.
— Мы знаем, — вдруг сказала Стоя.
— Знание это лишь указывает на нашу ограниченность, — пожимаю плечами я.
— При всей правоте этого знания, — улыбается Марк.
— Но может быть, вам удалось насчет смысла смерти? — спросил Сури.
