Старшина возразил:
— Да неудобно: заношено оно. Мы уж сами…
— Бросьте, Егор! Нашим бабам это дело привычное, партизан обстирывали. Так распорядитесь завтра?
— Ладно.
— И свое бельишко дайте.
Она растаяла в темноте, а Ордынцев еще долго сидел, мусоля потухшую цигарку. А рядом стрекотало, попискивало и негромко вздыхало уставшее под зноем поле.
Утром она подошла к нему смущенная, пряча глаза, точно стыдясь вчерашнего разговора. Эта скованность передалась и Ордынцеву. Покручивая ус, он растерянно передавал ей белье.
— Менять надо. Все БУ — бывшие в употреблении. Разве что на ветошь годится. Так что, Дуся, здорово не старайтесь, добела не достираетесь.
— Все сделаем как надо. Мыло есть?
— Как же, есть, — засуетился Ордынцев.
Он достал с десяток кусков, но она протестующе замахала руками:
— Этим мылом можно всю дивизию обстирать, давайте половину.
— Ладно, половину — вам за работу, ребятишек обиходить. Не обеднеем.
Она пошла к подругам. Ордынцеву показалось, что походка у нее изменилась, появилась какая-то особая осанка и косынка по-иному сидела на голове. «Ишь ты… Ну, дела…»
Вечером, после отбоя, Евдокия снова пришла к нему. Ордынцев при свете аккумуляторной лампочки копался в своем хозяйстве.
— Разрешите? — спросила она, поднимая полог палатки.
— Заходите. Ну как, напарились с нашим бельем?
— Что вы, после косьбы вроде как отдых. Завтра будет готово.
— Спасибо. Вот тут кое-какой порядок решил навести.
— Долго еще будете у нас? Может, бельишко, перечинить успеем? — заговорила она, садясь на патронный ящик. От ее вымытых волос пахло свежестью.
— Не знаю, Дуся, мы люди служивые, как прикажут. Но долго, думаю, нас тут не задержат.
— Это верно, на фронте время горячее, гонят фашистов. Ну, что успеем, то и сделаем для вас. Вы бы ниток нам дали, у нас нет. Из старого холста выдергиваем.
— Можно. Вон, в коробке, Дуся, возьмите.
Она потянулась к полке и коснулась грудью плеча Ордынцева.
Егор почувствовал, как в лицо ему ударила кровь, протянул было к ней руку, но она резко отклонилась в сторону, погрозила пальцем.
— Не балуйте, старшина. Прощевайте.
— Да сидите, гостюйте, — пробовал удержать ее.
Она белозубо улыбнулась, покачала головой.
— Некогда, завтра рано вставать: в деревню, надо сбегать, дочку проведать.
Прошло несколько дней. Скошенная трава подсохла, старшина поставил бойцов копнить.
Жизнь в лагере шла размеренно: утром политзанятия, днем работа, вечером — песни под баян. О войне напоминали только самолеты, пролетавшие, над лугом, да далекие раскаты орудийных залпов. Советские войска все туже стягивали огненное кольцо вокруг фашистских дивизий, зажатых восточнее Минска.
