Пожалуйста, готово!
Ну, погоди, я тебя позабавлю.
Действительно, она скорее уродина, эта девица.
Но действительно и то, что она меня дико возбуждает. В моих излияниях достаточно правды. Например, в том, что касается чулок и подвязок. Моя склонность к пороку! Тебе о ней давным-давно известно. И я не могу устоять.
Мамзели нужно еще меньше времени, чтобы эротометр зашкалило.
— О, боже, это невозможно! — восклицает она, распахивая одновременно рот и кимоно. — Я грежу! Мужчина, красивый, как вы, ночью, со всей этой страстью!
Благоразумно вытянув руки по швам, я подчеркиваю триумфальное распускание моей ширинки.
Куранты мадам Баклушьян отбивают четверть одиннадцатого.
Франсина Шокот воображает себя Мерлин в помеси с Ритой, до того как та наберется основательно…
И тут, слышишь, я подтверждаю, что даже дурнушке, помноженной на дурищу до разлития желчи, достает фундаментальных представлений о психологии. Знаешь каких?
— Сядьте, — говорит она мне, — я сейчас надену мои чулки!
Это прекрасно, разве нет? Это великодушно.
Это и чесночно-пряное хлебово взахлеб во все хлебало, чего еще желать?
* * *
Потом она готовит мне крепкий кофе.
Она готовит его в чулках и подвязках, задница на свежем воздухе, равно как и груди, отвислые, несмотря на белый торнадо, обрушившийся на них снизу[6].
Она говорит для себя самой, Франсинетта.
Она причитает:
— Нет, в самом деле, я и не надеялась… Как я могла поверить?..
Какая милая жалобная песнь, чувствуешь? Все телки постоянно пережевывают. Она рассказывает себе, как это было хорошо, никогда еще в жизни ее не ошарашивали до такой степени. Ни разу не поршневали с таким тщанием. Ее всю трясет, и кружится голова. Когда идет, то так, словно ее ноги до сих пор вокруг моей шеи. Она еще не закрылась, Франсина. Ее тело по-прежнему зияет. Усатый рот тоже. Ей бы хотелось остаться подле меня до скончания веков. Она меня ни за что не забудет. Все, кто придут после, должны быть чертовски хорошо оснащены и изобретательны, чтобы она их терпела.
Наконец, она приносит два источающих аромат кофе, черных, как ее киска. Пристроившись рядом, прижимается ко мне.
Из рамки в форме раковины андалузийка, как настоящая, с большим гребнем в гриве и взором Кармен в приступе ревности смотрит на эту голую пару с завистью. На сервировочном столике фарфоровая кошка выгибает спину.
Жизнь прекрасна. После любви сан-антониевское животное весело, всегда. Оно радостно расточительно, будучи великодушным по складу характера. Оно знает, что сейчас возьмет верх в другом, ну так вот, моя цыпа: выкуси!
