Над кроватью склонилась женщина. Сквозь дым Киврин не могла разобрать, молодая она или старая. Наверное, это рыжеволосый погасил костер. Он укрыл ее своим плащом, потом подошел к костру и раскидал его ногами, а теперь все затянуло дымом и ничего не видно.
Женщина окропила Киврин водой, и капли зашипели, как на раскаленной сковороде.
— Hauccaym anchi towoem denswile? — спросила женщина.
— Я Изабель де Боврье, — представилась Киврин. — Мой брат лежит больной в Ившеме. — Слова не шли на ум. «Кель демер». «Когда апрель обильными дождями, разрыхлил землю, взрытую ростками…» — Где я? — спросила она по-английски.
Над ней возникло чье-то лицо.
— Hau hightes towe?
Лицо разбойника из заколдованного леса. Киврин в страхе отпрянула.
— Уходите! — воскликнула она. — Что вам нужно?
— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus sancti, — произнес мужской голос.
«Латынь», — облегченно вздохнула Киврин. Здесь где-то священник. Она попыталась приподняться, силясь разглядеть священника за спиной душегуба, но не смогла. Слишком дымно. «Я ведь знаю латынь. Мистер Дануорти велел ее выучить».
— Зачем вы его сюда впустили? — По-латыни получалось. — Он разбойник! — Слова застревали в саднящем горле, но, судя по тому, как разбойник изумленно отшатнулся, ее услышали.
— Не бойся, — сказал священник, и Киврин отлично поняла. — Ты лишь вернешься домой.
— К переброске? Вы отвезете меня к месту переброски?
— Asperges me, Domine, hyssope et mundabor[10], — проговорил священник. «Окропивши мя иссопом, и очищуся». Все понятно, до единого слова.
— Помогите мне, — попросила она на латыни. — Я должна вернуться туда, откуда пришла.
— …nominus… — произнес священник едва слышно. Имя. Ему нужно ее имя. Киврин приподняла голову. Она казалась непривычно полегчавшей, будто волосы и впрямь сгорели целиком.
— Имя? — переспросила Киврин.
— Назови мне свое имя, — повторил священник.
Надо ответить, что ее зовут Изабель де Боврье, дочь Жильбера де Боврье из Ист-Райдинга, но протолкнуть все эти имена через сдавленное болью горло вряд ли удастся.
— Мне нужно обратно. Иначе они меня не найдут.
— Confiteor deo omnipotenti, — донесся издали голос священника. Она не видела его лица. За спиной лиходея бушевало пламя — наверное, в костер снова подбросили дров. — Beatae Mariae simper Virgini[11].
Он читает «Исповедую», сообразила Киврин — покаянную молитву. Тогда разбойнику здесь не место. На исповедь не допускаются посторонние.
Теперь ее очередь. Она попыталась сложить руки в молитвенном жесте, но не смогла, и священник помог ей, а потом позабыла слова, и он стал читать с ней хором. «Помилуй меня, отче, ибо я согрешила. Исповедую Господу всемогущему, и тебе, отче, что я согрешила много мыслию, словом и делом. Моя вина».
