— Каковы шансы, что у населения Англии 1320 года окажется иммунитет?
— К современному вирусу? Почти никаких. Там около тысячи восьмисот возможных точек мутации. Если современники не переболели именно этим вирусом, они все в группе риска.
Риск.
— Мне нужно к Бадри. В пабе он сказал: «Что-то не так». И повторял всю дорогу до больницы.
— Разумеется, не так, — ответила Мэри. — У него серьезная вирусная инфекция.
— Или он знает, что заразил Киврин. Или не смог сделать привязку.
— Он говорил, что сделал. — Мэри посмотрела сочувственно. — Я так понимаю, бесполезно просить тебя не беспокоиться о Киврин. Ты сам видел, как я паниковала из-за Колина. Однако я не зря сказала, что им чем дальше отсюда, тем лучше. Киврин там куда в большей безопасности, даже среди душегубов и разбойников, которых ты никак не выкинешь из головы. Зато ей не надо возиться с карантинными требованиями Госздрава.
— И американскими звонарями, — улыбнулся Дануорти. — Америку ведь еще не открыли.
Дверь в конце коридора с грохотом распахнулась, и внутрь влетела дородная женщина с большим саквояжем.
— Вот вы где, мистер Дануорти! — загремел по коридору ее трубный глас. — Я вас повсюду ищу!
— Это кто-то из звонарей? — спросила Мэри.
— Хуже. Это миссис Гаддсон.
Под деревьями и у подножия холма сгущались сумерки. Голова у Киврин начала разламываться еще на подходах к замерзшей колее, словно реагируя на эти едва заметные перепады высоты и света.
Повозка совсем затерялась в лесу, Киврин не видела ее, даже встав прямо напротив ларчика, а когда попробовала вглядеться в густую темноту, голова заболела еще сильнее. Если это «незначительные симптомы перескока во времени», как же тогда выдерживают значительные?
«Когда вернусь, — думала Киврин, продираясь сквозь чащу, — надо будет пообщаться с доктором Аренс. Похоже, они там недооценивают пагубное воздействие этих „незначительных симптомов“ на историка». Спуск с холма отнял еще больше сил, чем подъем, к тому же холод пробирал до костей.
Плащ цеплялся за ветки, волосы тоже, на руке появилась длинная царапина, которая начала саднить. Споткнувшись, Киврин чуть не растянулась на земле, и от толчка голова на секунду перестала болеть, а потом вновь загудела с удвоенной силой.
На поляне почти стемнело, хотя очертания еще просматривались — краски не столько угасали, сколько сгущались. Чернозеленый, черно-коричневый, черно-серый… Птицы устраивались на ночлег. Уже, видимо, перестав смущаться присутствия Киврин, они почти не прерывали своих вечерних серенад и колыбельных.
