Вскоре отворилась потайная дверь, которая вела в покои короля, и появился герцог Орлеанский. Он осмотрелся и, убедившись, что Изабелла одна, закрыл дверь и быстро подошел к ней. Он был встревожен и бледен.
— Что с вами, милый герцог? — спросила королева, с улыбкой протягивая к нему руки, ибо она уже привыкла к выражению грусти, столь часто омрачавшему чело ее возлюбленного. — Расскажите же мне обо всем.
— О, что я узнал!.. — воскликнул герцог, опустившись на колени у постели королевы и обняв ее за шею. — Говорят, будто вас требуют в замок Крей, будто вы должны быть подле короля…
— Я знаю: Гильом де Эрсилли полагает, что мое присутствие пошло бы его величеству на пользу. А вы, герцог, что на это скажете?
— Я скажу, что в первый же раз, как этот жалкий невежда уйдет подальше от замка искать в Бомонском лесу целебные травы, я прикажу вздернуть его там на самом крепком суку самого толстого дерева! Исчерпав свои скудные знания, он хочет теперь воспользоваться вами как лекарством, не думая о том, какой опасности вас подвергает…
— Разве для меня это небезопасно? — спросила королева, ласково глядя на герцога.
— Это опасно для вашей жизни: в безумии своем король доходит до бешенства. Разве не убил он в припадке сумасшествия сына Полиньяка? Разве не ранил трех или четырех своих же военачальников? Неужели вы думаете, что он вас узнает, если не узнал даже меня, своего родного брата? Если гнался за мною с обнаженным мечом, и только благодаря резвости моей лошади мне удалось избежать смерти? Впрочем, может, и было бы лучше, если бы он меня убил…
— Вас убить, герцог! Так не дорожить своей жизнью!.. Разве наша любовь не делает ее прекрасной и счастливой? Право же, досадно сознавать, что вы ее так мало цените!..
— Я тревожусь за вас, дорогая Изабелла, я буду трепетать при каждом шорохе, доносящемся из этой проклятой комнаты, буду бояться жалкого лакея, переступившего мой порог, и буду знать, что днем и ночью вы одна с сумасшедшим…
— Нет-нет, ваше высочество, я думаю, что страхи ваши напрасны: король приходил в неистовство от вида оружия, от стрельбы. — Изабелла пристально взглянула на герцога. — А я буду говорить с ним самым нежным голосом, и он вспомнит его. Нежностью и лаской я превращу льва в ягненка: вы же знаете, как он меня любит…
Слушая ее, герцог хмурился все больше и больше; наконец он вскочил, высвободившись из объятий королевы.
— О да, он любит вас, я знаю, — глухо произнес герцог. — И в этом подлинная причина моей печали. Нет-нет, конечно, он вам ничего дурного не сделает. Напротив, ваш голос, как вы сказали, успокоит его, ваши ласки его укротят. Ваш голос, ваши ласки!.. Боже правый! — Он обхватил голову руками. Изабелла смотрела на него, приподнявшись на локте. — И чем спокойнее он будет, тем чаще я буду повторять себе: «Она была с ним нежна…» В конце концов вы заставите меня проклинать Небо за то, за что мне следовало бы его благодарить: за исцеление моего брата. Из неблагодарного, каков я сейчас, вы превратите меня… Ваша любовь, ваша любовь… Она была моим эдемом, моим раем, и я привык уже владеть им безраздельно. Что я буду делать, когда мне придется делить его с другим? Сохраните же эту роковую любовь нераздельной: отдайте ее целиком ему или мне.
