Лоцману было наказано, чтобы на пути в Венецию он останавливался у каждого острова; так и усталость меньше бы чувствовалась, да и граф смог бы посетить земли, лежащие между Венецией и Родосом. Вот почему путешественники высаживались в Модоне, Корфу, Левкаде и в Кефалонии — здесь они оставались несколько дней: женщины этого острова были так прекрасны, что путешественники приняли их за нимф и оставили у чаровниц большую часть золота, взятого в долг у приора Родосского совсем на другие цели.
С большим трудом удалось оторвать их от этих фей; в конце концов они покинули остров, ибо впереди лежало еще несколько островов, которые тоже надо было осмотреть. Итак, они вновь поднялись на суда и с помощью где весел, где ветра достигли Рагуза, а затем Зары и Паренцо, там они перебрались на более легкие суда, потому что у берегов Венеции море так мелко, что крупные галеры там не могут пройти. В Венеции графа Неверского уже ожидали люди, посланные ему навстречу герцогом и герцогиней. Вскоре прибыли де Ожье и де Хелли вместе со всем своим домом, за ними следовали фургоны, нагруженные золотой и серебряной посудой, роскошными одеждами и разным бельем. Жан Бургундский тронулся в путь со всем надлежащим сеньору его ранга великолепием и вошел во Францию скорее победителем, нежели побежденным.
Спустя какое-то время после возвращения в своем Халском замке на семьдесят четвертом году жизни скончался Филипп Смелый, и, таким образом, регентство перешло к герцогу Орлеанскому.
Граф Неверский стал герцогом Бургундским.
Ровно через одиннадцать месяцев умерла герцогиня, и Жан Бургундский стал графом Фландрии и Артуа, сеньором Саленским, палатином Малина, Алоста и Талманда, то есть одним из самых могущественных христианских князей.
Это событие сразу высветило разногласия, существовавшие между двумя домами. До сих пор разлад принцев был как бы окутан неким политическим флером, ибо следовало с почтением относиться к возрасту герцога Филиппа и принимать во внимание осторожность, которая обусловливалась этим возрастом; но этому флеру суждено было исчезнуть. И вот обнажились все обиды, обиды мелкие, частные: тщеславие, уязвленное самолюбие, ненавидящая любовь — все живые, кровоточащие раны. Они схватились, как разъяренные противники. Будущее не сулило ничего хорошего, в воздухе витало что-то грозное, страшное, казалось, вот-вот грянет гром и хлынет на землю кровавый дождь.
Однако пока ни тот, ни другой не выказывали открыто своей ненависти. Герцога Бургундского удерживали в его владениях почести, оказываемые ему подданными. Занятый этими заботами, он лишь изредка бросал на Париж взгляды, в которых читалась жажда мести.
