Движением руки глухой старик предложил мне сесть и, закрыв дверь на деревянный засов, зажег вторую свечу Потом он достал из побитого молью футляра виолу и уселся на самый устойчивый из шатких стульев. Он не поинтересовался, что бы я хотел услышать, и принялся играть по памяти. Я зачарованно больше часа слушал незнакомые мелодии, видимо его собственного сочинения. Лишь опытный музыкант смог бы определить их суть. Они немного напоминали фуги с повторяющимися пленительными пассажами, но я сразу отметил, что в них отсутствовала таинственность, свойственная той музыке, которую я слышал раньше в одиночестве в своей комнате.
Те памятные мелодии преследовали меня, и я часто напевал или насвистывал их, слегка перевирая. Когда скрипач положил наконец смычок, я спросил, не сыграет ли он одну из них. При этой просьбе на сморщенном лице старого сатира безмятежность, с которой он играл, сменилась странным выражением гнева и страха. Я принялся было уговаривать скрипача, считая его реакцию причудой старческого возраста. Я даже попытался пробудить его диковинную фантазию, насвистывая мелодии, услышанные накануне. Но уговоры пришлось тотчас прекратитъ: когда глухой старик узнал свою мелодию, его лицо дико исказилось, и костлявая рука потянулась к моему рту с явным желанием немедленно прекратить неумелое грубое подражание. При этом он, к моему удивлению, бросил встревоженный взгляд в сторону единственного занавешенного окна, будто боялся появления оттуда незваного гостя. Мне его выходка показалась нелепой вдвойне: мансарда, возвышавшаяся над крышами соседних домов, была практически недоступна. По словам Бландо, на этой взбегающей в гору улице лишь из окна мансарды Занна можно было заглянуть поверх стены.
Опасливый взгляд старика напомнил мне эти слова, и у меня возникло искушение увидеть широкую, захватывающую дух панораму — залитые лунным светом крыши, огни города у подножия горы — то, что из всех обитателей улицы мог увидеть лишь похожий на краба музыкант. Я шагнул к окну и раздвинул бы неописуемо грязные шторы, если бы глухой старик не проявил еще большего гнева и испуга. На сей раз он нервозно кивнул головой в сторону двери, а потом, вцепившись в меня обеими руками, попытался силой подтолкнуть к ней. Обозлившись на хозяина, я резко велел ему отпустить меня, добавив, что и сам уйду. Старик увидел негодование и вызов на моем лице и слегка разжал пальцы. Казалось, он немного поостыл. Потом он снова схватил меня за руки, но на сей раз вполне дружелюбно, и подтолкнул к стулу. Сам он подошел к заваленному бумагами столику и принялся что-то писать карандашом по-французски, напряженно, как все иностранцы.
