— Давайте надеяться, что он не знает. Или если он все-таки знает, он мудрее… я имею в виду, что он понимает, каким желанным и выгодным может быть повторный брак в некоторых случаях.
В общем, этот второй разговор наедине, состоявшийся по требованию, оказался не таким приятным, как первый. И мистер Гибсон весьма взбодрился, когда появилась необходимость продолжить объезд пациентов.
— Мы скоро придем к единодушию, я не сомневаюсь, — рассуждал он сам с собой, пока ехал. — Трудно ожидать, что наши мысли сразу же потекут в одном русле. И мне бы это не понравилось, — добавил он. — Было бы очень скучно и неинтересно слышать, как жена, словно эхо, повторяет твои собственные мысли. Ох-хо-хо! Я должен рассказать Молли об этом: милая маленькая женщина, интересно, как она это воспримет? В большей степени это сделано ради ее же пользы, — он погрузился в перечисление добродетелей миссис Киркпатрик и преимуществ, которые получит его дочь, от совершенного им шага.
Ехать сегодня в Хэмли было уже слишком поздно. Тауэрс и его окрестности располагались как раз в противоположном от Хэмли направлении. Поэтому только на следующее утро мистер Гибсон прибыл в усадьбу, рассчитав время своего визита так, чтобы он смог полчаса поговорить с Молли наедине, прежде чем миссис Хэмли спустится в гостиную. Он полагал, что его дочери понадобится сочувствие, когда она узнает то, что он должен был сообщить. И он знал, что никто кроме миссис Хэмли не сможет ее утешить.
Стояло погожее и жаркое летнее утро. Рабочие в одних рубашках собирали в полях ранний урожай овса. Пока мистер Гибсон медленно ехал вдоль полей, он смог рассмотреть их через высокие изгороди и даже услышать успокаивающий, равномерный звук падающих длинных полос скошенной травы. Казалось, что труженики слишком разгорячены, чтобы говорить. Собака, охранявшая их пиджаки и фляжки, лежала, тяжело дыша, с другой стороны вяза, под которым мистер Гибсон остановился на мгновение, чтобы понаблюдать и немного отсрочить разговор, который, он надеялся, пройдет хорошо. Через минуту доктор отругал себя за слабость и пришпорил лошадь. Он подъехал к усадьбе резвой рысью. Поскольку для обычного визита было еще рано, его никто не ждал — все конюхи были в полях, но для мистера Гибсона это не имело большого значения. Он выгуливал лошадь около пяти минут, прежде чем поставить ее в конюшню, ослабил подпругу, осмотрев ее, возможно, с ненужной тщательностью. Он прошел в дом через частную дверь и направился в гостиную, отчасти надеясь, что Молли будет в саду. Она была там, но из-за жары и слепящего солнца она не смогла остаться на открытом воздухе, поэтому вошла в дом через открытое окно гостиной. Измученная жарой Молли уснула в мягком кресле, шляпка и открытая книга лежали у нее на коленях, одна рука вяло свесилась вниз. Она выглядела очень нежной, молодой и невинной. Сердце отца затопила волна любви, когда он увидел ее.
